Для Польши, как государства, расположенного между Германией и Россией, динамика российско-германских отношений имеет ключевое значение при выборе собственной внешнеполитической тактики.
Варшава всегда выступала оппонентом идее образования оси Берлин–Москва, выстраивая свою ось - Варшава–Париж (XIX – начало XX века) либо Варшава–Вашингтон, которую мы наблюдаем с конца ХХ века по сегодняшний день.
При этом как франко-польские, так и польско-американские отношения опираются на одни и те же парадигмальные основания. В польском общественном сознании Франция занимает место вечного союзника и помощника польского государства в его противостоянии с Россией. Это имеет не только геополитическое, но и этнопсихологическое истолкование. Франция и Польша – две католические державы с распространённым религиозным культом Девы Марии, что допускает определённую меру феминоидности в национальном образе этих стран.
Согласно российскому философу болгарского происхождения Георгий Гачеву («Национальные образы мира»), параметры времени и пространства имеют лингвистическое измерение, что легко прослеживается в языке народа. Так, в немецком языке главный вопрос – Warum? (почему?). Это означает, что для человека, мыслящего «по-немецки», приоритетными являются причинные связи в цепи событий за определённый отрезок времени. Во французском языке главный вопрос – Pourqoi? (зачем?), то есть, подчёркивается стремление к цели, а не к выяснению причинных связей во времени. Именно потому теории социального прогресса, как конечной цели развития человечества, рождались и развивались во французской интеллектуальной среде. Характерно, что польский вопрос Dla czego? (зачем?) - прямая калька французского Рourqoi?
Однако профранцузский максимализм польского общества ошибочен, поскольку Франция, как крупная европейская держава, опирается на Польшу лишь в тех случаях, когда не имеется рядом более сильного союзника. В истории франко-польских отношений неоднократно возникали ситуации, когда Париж забывал о Варшаве, выбирая Москву.
Фраза французского политического деятеля Альфонса Ламартина (1790-1869) о том, что для Парижа союз с Россией – «это крик природы, закон географии, это союз, который в ситуации войны обеспечит будущее двух великих рас, это равновесие мира» предельно чётко характеризует направленность франко-польских отношений. Периоды сближения Парижа и Варшавы наступали лишь во время немецко-французских трений. Как только на линии Париж – Берлин устанавливалось затишье, либо если в связке с Парижем готова была выступить Москва, польско-французский союз терял свою актуальность. Возникает закономерный вопрос: почему Польша, расположенная между двумя наиболее теллурократическими государствами – Германией и Российской Империей (СССР, Россией), выпадает из континенталистской обоймы и всецело ориентируется на страны морской цивилизации (Францию, Великобританию, Соединённые Штаты)?
В культурном плане ответ следует искать в различных идентитарных моделях поляков и русских, а с точки зрения геополитики – в географическом расположении Польши.
Стратегическое сближение Польши с Соединёнными Штатами, также как и германо-польский союз, обусловливается напряжением российско-американских отношений. Когда Вашингтон смотрит на Москву более, как на партнёра, а не оппонента, динамика польско-американских отношений значительно слабеет. Это мы наблюдаем в последнее время, когда Варшава, достаточно гибко и умело, пересмотрела свою «восточную политику» с учётом сдвига интересов Белого дома в регион Юго-Восточной Азии и пошла на нормализацию отношений с Кремлём.
Однако ориентацией исключительно на удалённый полюс силы пространство Варшавы для стратегического манёвра не исчерпывается. Как дополнительный, периодически рассматривается вариант сближения Варшавы с Берлином в период российско-германского противостояния, где, заместив собою Москву, Варшава пытается использовать геополитический потенциал мощной Германии для реализации своих интересов за восточными границами Польши.
Идеи внешнеполитической ориентации Польши на Германию долгое время оставались миноритарным течением в польской геополитической мысли, где господствующее положение занимает восприятие Польши как «проклятого места Европы», стиснутого между более мощными соседями – Германией и Россией. Целью большинства геополитических проектов Варшавы было удержание равновесия между силовым потенциалом Берлина и Москвы, чтобы не предоставить ни одной из двух столиц возможности достижения перевеса в их взаимном противостоянии.
Один из классиков польской геополитики Адольф Бохенский (1909-1944) первоочередной задачей считал создание у восточных границ Польши «ожерелья» де-юре независимых государств, которые обеспечивали бы необходимую Варшаве стратегическую глубину, отделяя её от России. В таком случае игра Варшавы на российско-украинских и российско-немецких противоречиях гарантировала бы ослабление, как Германии, так и России.
Геополитическая рецептура Бохенского предполагала поочерёдное привлечение для реализации польских интересов, как Украины (в случае появления блока Россия – Германия), так и Белоруссии (в случае принятия независимой Украиной германского вассалитета). Как крайнюю форму стратегического альянса Бохенский рассматривал совместный франко-польско-российский союз, направленный против Берлина, однако придавал ему больше умозрительное значение.
И сегодня стремление Германии содействовать интеграции Центральной Европы вокруг «германского полюса», институциональная слабость внутриевропейского политического механизма и желание Варшавы играть роль регионального лидера заставляют польские власти идти на очередное сближение с Берлином. Совместные заявления глав МИД двух стран Гвидо Вестервелле и Радослава Сикорского о необходимости выработки общеевропейской стратегии в отношении России, слова Сикорского о том, что бездеятельности Германии он боится больше, чем её силы – это попытка создания немецко-польской геополитической платформы, которая бы удержала на плаву новичков ЕС, зашатавшихся под напором политико-экономического кризиса в Старой Европе, и позволила бы Варшаве участвовать в процессе формирования общеевропейской восточной политики, выступать посредником между постсоветскими республиками и Европой и укрепить собственные позиции в Брюсселе, заручившись поддержкой Берлина.
От Германии зависит успех или неуспех реализации многих евроинтеграционных проектов, в т.ч. недружественного России Восточного партнёрства. Поэтому Варшава предпочитает лучше быть рядом с Берлином, чем пытаться осилить неподъёмный для неё груз региональной европейской политики в одиночку.
Варшава всегда выступала оппонентом идее образования оси Берлин–Москва, выстраивая свою ось - Варшава–Париж (XIX – начало XX века) либо Варшава–Вашингтон, которую мы наблюдаем с конца ХХ века по сегодняшний день.
При этом как франко-польские, так и польско-американские отношения опираются на одни и те же парадигмальные основания. В польском общественном сознании Франция занимает место вечного союзника и помощника польского государства в его противостоянии с Россией. Это имеет не только геополитическое, но и этнопсихологическое истолкование. Франция и Польша – две католические державы с распространённым религиозным культом Девы Марии, что допускает определённую меру феминоидности в национальном образе этих стран.
Согласно российскому философу болгарского происхождения Георгий Гачеву («Национальные образы мира»), параметры времени и пространства имеют лингвистическое измерение, что легко прослеживается в языке народа. Так, в немецком языке главный вопрос – Warum? (почему?). Это означает, что для человека, мыслящего «по-немецки», приоритетными являются причинные связи в цепи событий за определённый отрезок времени. Во французском языке главный вопрос – Pourqoi? (зачем?), то есть, подчёркивается стремление к цели, а не к выяснению причинных связей во времени. Именно потому теории социального прогресса, как конечной цели развития человечества, рождались и развивались во французской интеллектуальной среде. Характерно, что польский вопрос Dla czego? (зачем?) - прямая калька французского Рourqoi?
Однако профранцузский максимализм польского общества ошибочен, поскольку Франция, как крупная европейская держава, опирается на Польшу лишь в тех случаях, когда не имеется рядом более сильного союзника. В истории франко-польских отношений неоднократно возникали ситуации, когда Париж забывал о Варшаве, выбирая Москву.
Фраза французского политического деятеля Альфонса Ламартина (1790-1869) о том, что для Парижа союз с Россией – «это крик природы, закон географии, это союз, который в ситуации войны обеспечит будущее двух великих рас, это равновесие мира» предельно чётко характеризует направленность франко-польских отношений. Периоды сближения Парижа и Варшавы наступали лишь во время немецко-французских трений. Как только на линии Париж – Берлин устанавливалось затишье, либо если в связке с Парижем готова была выступить Москва, польско-французский союз терял свою актуальность. Возникает закономерный вопрос: почему Польша, расположенная между двумя наиболее теллурократическими государствами – Германией и Российской Империей (СССР, Россией), выпадает из континенталистской обоймы и всецело ориентируется на страны морской цивилизации (Францию, Великобританию, Соединённые Штаты)?
В культурном плане ответ следует искать в различных идентитарных моделях поляков и русских, а с точки зрения геополитики – в географическом расположении Польши.
Стратегическое сближение Польши с Соединёнными Штатами, также как и германо-польский союз, обусловливается напряжением российско-американских отношений. Когда Вашингтон смотрит на Москву более, как на партнёра, а не оппонента, динамика польско-американских отношений значительно слабеет. Это мы наблюдаем в последнее время, когда Варшава, достаточно гибко и умело, пересмотрела свою «восточную политику» с учётом сдвига интересов Белого дома в регион Юго-Восточной Азии и пошла на нормализацию отношений с Кремлём.
Однако ориентацией исключительно на удалённый полюс силы пространство Варшавы для стратегического манёвра не исчерпывается. Как дополнительный, периодически рассматривается вариант сближения Варшавы с Берлином в период российско-германского противостояния, где, заместив собою Москву, Варшава пытается использовать геополитический потенциал мощной Германии для реализации своих интересов за восточными границами Польши.
Идеи внешнеполитической ориентации Польши на Германию долгое время оставались миноритарным течением в польской геополитической мысли, где господствующее положение занимает восприятие Польши как «проклятого места Европы», стиснутого между более мощными соседями – Германией и Россией. Целью большинства геополитических проектов Варшавы было удержание равновесия между силовым потенциалом Берлина и Москвы, чтобы не предоставить ни одной из двух столиц возможности достижения перевеса в их взаимном противостоянии.
Один из классиков польской геополитики Адольф Бохенский (1909-1944) первоочередной задачей считал создание у восточных границ Польши «ожерелья» де-юре независимых государств, которые обеспечивали бы необходимую Варшаве стратегическую глубину, отделяя её от России. В таком случае игра Варшавы на российско-украинских и российско-немецких противоречиях гарантировала бы ослабление, как Германии, так и России.
Геополитическая рецептура Бохенского предполагала поочерёдное привлечение для реализации польских интересов, как Украины (в случае появления блока Россия – Германия), так и Белоруссии (в случае принятия независимой Украиной германского вассалитета). Как крайнюю форму стратегического альянса Бохенский рассматривал совместный франко-польско-российский союз, направленный против Берлина, однако придавал ему больше умозрительное значение.
И сегодня стремление Германии содействовать интеграции Центральной Европы вокруг «германского полюса», институциональная слабость внутриевропейского политического механизма и желание Варшавы играть роль регионального лидера заставляют польские власти идти на очередное сближение с Берлином. Совместные заявления глав МИД двух стран Гвидо Вестервелле и Радослава Сикорского о необходимости выработки общеевропейской стратегии в отношении России, слова Сикорского о том, что бездеятельности Германии он боится больше, чем её силы – это попытка создания немецко-польской геополитической платформы, которая бы удержала на плаву новичков ЕС, зашатавшихся под напором политико-экономического кризиса в Старой Европе, и позволила бы Варшаве участвовать в процессе формирования общеевропейской восточной политики, выступать посредником между постсоветскими республиками и Европой и укрепить собственные позиции в Брюсселе, заручившись поддержкой Берлина.
От Германии зависит успех или неуспех реализации многих евроинтеграционных проектов, в т.ч. недружественного России Восточного партнёрства. Поэтому Варшава предпочитает лучше быть рядом с Берлином, чем пытаться осилить неподъёмный для неё груз региональной европейской политики в одиночку.
Читайте нас ВКонтакте и в Одноклассниках
