На этой войне каждый сделал свой выбор. Они пришли разрушать и уничтожать. Эта война готовилась долгие годы так называемой незалежности. Некоторые силы на западе бывшей Украины давно мечтали об этой войне. В церковной же среде тоже были процессы, связанные с подавлением всего русского в Донбассе. По моим личным наблюдениям, с начала 90-х в Донбасс активно присылали с духовенство, которое спешно проходило перед принятием сана двух- или трехмесячные «пастырские курсы». Они занимали (некоторые и сейчас занимают) в Донецкой епархии должности настоятелей храмов, благочинных и т.д. Они были поставлены практически на все руководящие должности. Сформировались даже целые династии духовенства родом с запада. Это говорит о том, что Донбасс планомерно старались дерусифицировать. Здесь еще не было захвата храмов и убийства духовенства, как на западе Украины, но напряжение росло. Один мой знакомый — бывший журналист из Донецка — приехал однажды ко мне на приход в Волновахе, где я тогда служил. Он был одет в одежды, подобающие священнику. Я было обрадовался, хотел поздравить его, но он сказал что его рукополагал «Филарет», а приехал он, чтоб его защитили от наемников «Филарета», которые приехали с ним разбираться за то, что он служит не на «державной мове», а на церковнославянском языке. История закончилась тем, что он покаялся и был рукоположен и пострижен в монашество. В итоге его всё-таки настигла рука убийц в 2011-м году в Донецке. Раскольник не прощает таких выступлений против него. С самого начала войны на Донбассе, даже, скорее, с тех дней, когда началось всё на киевской площади Независимости, каждый более-менее мыслящий и понимающий человек уже понимал, что эта огненная волна рано или поздно придет на Донбасс. Мы все видели, как единодушно поднялся Донбасс против так называемых «активистов майдана», решивших установить здесь свой миропорядок. Я видел, как в начале марта 14-го года в соседнем селе остановилась колонна военной техники, пришедшей с запада, и старался фиксировать всё происходящее на фотоаппарат. Потом была дата, переломившая, по-моему, не только мою жизнь на «До» и «После». Это 2 мая 2014-го — день, который мы никогда незабудем. Он вошел болью в нашу жизнь. Малоизвестный факт: хочу сообщить, что тогда в той бойне погиб и священник. А ночью с 8 на 9 мая под Дружковкой карателями на блокпосту была обстреляна машина, на которой ехал священник отец Павел Жученко. По характеру пулевых попаданий на машине видно, что стреляли, когда он уже проехал блокпост карателей ВСУ. Священник погиб на месте. Вся его «вина» была лишь в том, что он возил продукты на блокпост Народного ополчения Донбасса и благословлял оберегать родной край. Позже, уже летом погиб отец Владимир Крестлянский в ЛНР, потом — ещё один священник. В октябре 2014-го на одном из блокпостов нацгвардии на территории Луганской области каратели остановили автомобиль, в котором ехал местный священник-монах. Его раздели донага и заставили так стоять несколько часов... Летом 2014-го я неоднократно становился свидетелем того, как ВСУ обстреливают Донецк ракетами с фосфорной начинкой с отвалов карьера возле села Новотроицкое. Из окрестностей села, где я жил на тот момент, тяжелая артиллерия ВСУ обстреливала окраины Донецка и Докучаевска. Били из РСЗО «Ураган», и тут же укроСМИ сообщали, что это делает ополчение Донбасса. Поражало то, как быстро создавалась ложь об этой войне, и то, какое количество людей в неё верит. Мне пришлось сделать свой выбор, потому что по-другому не мог. Мне не раз приходилось видеть залпы РСЗО «Ураган», я старался делать фото- и звукозаписи этих преступлений против человечности. Сохранились записи стартов ракет «Ураган», отдаленной кононады. Я не раз становился свидетелем стартов баллистических ракет «Точка-У». Однажды недалеко от села загремел бой, я быстро собрался и взяв с собой санитарную сумку с перевязочными и обезболивающим на мотоцикле быстро отправился туда, где стреляли. Было страшно — едешь на верную смерть. При этом ни наши, ни ВСУ не будут разбираться, кто я, и для чего приехал. Мне было страшно за людей. Вдруг кто-то погибнет, и я ничего не сделал для того, чтоб этого не случилось... И с такими размышлениями я ехал. И подумалось: вот сейчас могу погибнуть от шальной пули. А ради чего? Ответ на эту мысль был очевиден при попытке хотя бы кому-нибудь помочь, не дать умереть. Это был высокий момент, можно сказать, момент истины. На душе стало легко и светло, и я на всей скорости поехал туда, откуда уже доносились редкие выстрелы... Спасти никого не довелось — было уже поздно, и пришлось срочно уезжать, потому что с минуты на минуту там могли появиться отряды, присланные для подкрепления ВСУ или их боевые вертолеты, которые не раз низко пролетали в этих краях. В марте 2015-го, а именно 3-го марта, начался мой путь по подвалам и застенкам СБУ… З-го марта в дом, где я находился, вошли двое в черном. Сказали, что надо поговорить и попросили меня выйти, спуститься с лестницы. Я отказался, и на меня направили пистолеты. Тут же шапки на их головах были опущены и стали масками, скрывающими лица. Меня заковали в конвойные наручники. В дом забежала группа захвата в масках с оружием. Всё выглядело так, будто они целый взвод ополчения окружили... А это было только для меня... Стали выносить всё, что им понравится: забрали фото-, видео-аппаратуру и многое другое. Я до войны занимался военно-патриотическим воспитанием молодёжи и собирал экспонаты для музея. Вот эти экспонаты и были изъяты бандитами — массо-габаритные макеты оружия времен Великой Отечественной войны и несколько современных образцов, которые я предоставлял на мероприятия участникам «Донецкого клуба Военной реконструкции». Эту коллекцию они молча присвоили себе. Меня привезли в Мариупольское СБУ, где в подвальном помещении тира была устроена пыточная. Надо сказать, что до войны СБУ вообще не занималась подобными делами. Но к моменту моего попадания в подвал, пытки были уже поставлены на поток. Сначала спросили, как у меня со здоровьем и потом началось: на голову одели пакет, наручники застегнули за спиной, посадили на лавку в зале тира. Пошли в ход запугивания: мол, сейчас вколим чёрный наркотик, и всё расскажешь, угрозы того, что отправят к добровольцам на аэропорт (тогда там стоял батальон «Азов»). Били битой по бокам, по почкам. Сильный удар по спине. По коленям били пластиковой дубинкой, по бокам и в ноги — током, сотни раз били током… Этого им показалось мало, и тогда положили на пол. Надо мной поставили две лавки, на них сели бойцы, чтоб не мог выкрутиться. На лицо положили тряпку и стали медленно на неё лить воду... Я задыхался, захлёбывался, глотал воздух. И одна только мысль была: «Прости их, Господи! Они не ведают что творят…» Один из них мне сказал: «Не думай, что ты станешь мучеником». Я уже готовился к тому, что меня могут расстрелять, и, в принципе, это был выход. Я уже и на это был согласен лишь бы не видеть этих нелюдей… Когда у меня уже началось, видимо, умирание и сильная агония от недостачи воздуха (утопление ведь продолжалось больше часа), то пытку прекратили, и меня повели обратно в камеру «Накопитель» — бывшую оружейную комнату рядом с тиром. Как я понял, меня пытал один из тех, кто меня и похищал. Его голос я слышал при пытках, он задавал мне вопросы и бил. Ночью вывели в тир писать показания. Тогда я смог рассмотреть помещение тира: у стойки стоял тенисный стол, на вешалке висел противогаз с цельной резиновой маской. Отверстие для дыхания было закрыто заглушкой — его использовали в пытках. Рядом висел солдатский ремень с пряжкой, в углу у стойки стояла бита. В помещении было холодно, и так как я не мог высохнуть после утопления, мне было трудно нормально писать. И я писал, как мог, зажав ручку в кулаке. Писал печатными буквами, так как меня колотило от холода. На следующий день за то, что я писал показания печатными буквами, мне досталось от бандитов СБУ. Те, кто снова пришли меня пытать, посчитали, что я специально изменил почерк, чтобы невозможно было доказать, что это я писал... За это били в голову прямыми ударами кулаком... Потом — опять шокер, пластиковая дубинка и т.д. В конце один из мучителей сказал мне: «А может и сегодня тебя потопить? Посмотрим, насколько ты выносливый…» Но не стали этого делать… Потом был третий день таких же испытаний. Меня обвиняли, что по моей вине погибло 30 человек, что авиация «сепаров» (!?) разбомбила какое-то из расположений ВСУ, и это тоже моя вина… Хотя я прекрасно знал, что никакой авиации у ополчения нет. Третий день пыток был последним. На четвертый день меня отвели к следователю, дали позвонить матери и подписали бумаги о моем аресте задним числом — не 3-го марта, а 5-го, хотя было уже 6-е или 7-е. Кое-чего я и сейчас не могу рассказать по некоторым причинам, но после войны, Бог даст, расскажу всё. После этих пыток появилась видеозапись моего так называемого «признания». Во время записи рядом справа от меня стоял человек с пистолетом для того, чтобы я читал всё написанное на бумаге, которую мне дали. В таких условиях из людей выбивают всё, что хотят услышать. Так многие себя оклеветали и усугубили своё положение перед беззаконной властью. Много чего пришлось пережить до освобождения. Но об этом расскажу позже… Завершить хочу тем, как я вернулся из плена. Как мне известно, обо мне ходатайствовали многие известные люди здесь, в России, молились о моем скорейшем освобождении тысячи людей по всему миру. И я хочу всех поблагодарить за молитвы и поддержку. Кода до освобождения оставались считанные часы, меня привезли к блокпосту «Майорск». Там я просидел в машине с бойцами ВСУ несколько чаов. Слышалась стрельба недалеко — то чаще, то реже. Потом я пересел в армейский уазик, и мы поехали по разбитым войной дорогам к «нулевой точке» — месту обмена. Сделали остановку в самом Майорске на асфальтированной площадке. Там ждали примерно час — не могли дозвониться до какого-то военачальника. Рядом шел бой, как понял, наша ДРГ попала на мину-ловушку и завязался бой. Совсем недалеко от машины свистели пули, гремели пулеметы и автоматы. Возле меня лежали боеприпасы — БК из гранат и ВОГов. Я понимал — одна пуля в машину и всё, но было уже не страшно, страшнее было вернуться туда, в камеру пыточной подвала СБУ... Бой затих, вернулись сопровождавший меня офицер ВСУ и водитель, и меня поевзли передавать ополчению. Когда приехали к нулевой точке, офицер ВСУ открыл борт багажного отделения уазика. Я вышел из машины, он меня хлопнул по спине и сказал «Бувай». Меня встретили ополченцы. Мы сели в машину и поехали в Донецк. Как сейчас ни сложно, но мы — жители Донбасса — верим, что победа будет за нами. И эта победа, верим, близка!

Читайте нас ВКонтакте и в Одноклассниках