Император Николай II фактически был лишён свободы 1 марта, когда его поезд насильственно был направлен из Дно на Псков. Затем также насильственно Государь был направлен в подконтрольную временщикам Ставку, где он находился до тех пор, пока в Петрограде свержению монархии не был придан вид «добровольного» отречения. Когда 5 марта Государю, наконец, разрешили позвонить в Александровский дворец, он в разговоре с Императрицей сказал: «Я думал, что смогу приехать к вам, но меня не пускают». Ранним утром 28 февраля в Петрограде в квартире княгини О.П. Путятиной на Миллионной улице фактически был лишён свободы передвижения Великий Князь Михаил Александрович. 1 марта в Царском Селе были лишены свободы передвижения Императрица Александра Феодоровна и Дети. 8 марта 1917 г. в Могилев прибыла думская делегация во главе с А.А. Бубликовым. В нее входили: статский советник и бывший предводитель Юрьевицкого уездного дворянства кадет С.Ф. Грибунин, прогрессист С.А. Калинин, В.М. Вершинин. Все они были членами масонского Великого востока России. Перед отъездом Керенский указал им, чтобы они самого Государя не беспокоили, а поручили объявить ему об аресте генералу Алексееву. В телеграмме князя Львова в Ставку сообщалось, что думцы будут сопровождать Государя в Царское Село как главу правительства, отказавшегося от власти, и что эта их командировка означает проявление внимания к Государю. Однако это была ложь. Как только Николай II сел в поезд, генерал-адъютант Алексеев, еще накануне осведомленный об истинной цели приезда думских посланников, сообщил Государю, что он «лишен свободы». Генерал С.Д. Позднышев писал: «Алексеев чувствовал неловкость и смущение перед Государем. Его совесть тревожило упорное молчание Царя. Он не выдержал и сказал ему: — Ваше Величество, я действовал в эти дни, руководствуясь моей любовью к Родине и желанием уберечь и оградить армию от развала. Россия тяжка больна; для ее спасения надо было идти на жертвы… Государь пристально посмотрел на него и, ничего не отвечал». Не так ли аргументировал свое предательство Иуда, и не так ли молчал перед Пилатом Спаситель? 8 марта Император Николай II отбыл из Могилева в Царское Село. Когда Государь сел в поезд, то заметил несколько гимназисток, которые стояли на платформе, пытаясь его увидеть. Государь подошел к окну. Заметив его, гимназистки заплакали и стали показывать знаками, чтобы Государь им что-нибудь написал. Николай II написал на бумаге свое имя и передал девочкам, которые продолжали стоять на перроне, несмотря на сильный мороз, до самого отправления поезда. В.Д. Набоков, оценивая арест Государя, признавал, что у Временного правительства не было для этого «никаких оснований — ни формальных, ни по существу». Того же 8 марта генерал Л.Г. Корнилов арестовал в Александровском дворце Царского Села Государыню и Детей. Поручик 4-го Царскосельского стрелкового полка К.Н. Кологривов вспоминал, как Корнилов, с красным бантом на груди, в сопровождении А.И. Гучкова, только что ставшего военным министром, потребовал немедленно разбудить «бывшую Царицу». Когда Государыня вышла, то она, подойдя к Корнилову и не подавая ему руки, спросила: «Что Вам нужно, генерал?». Корнилов вытянулся и в почтительном тоне, что резко контрастировало с его предшествующей манерой держать себя, сказал: «Ваше Императорское Величество… Вам неизвестно, что происходит в Петрограде и в Царском… Мне очень тяжело и неприятно Вам докладывать, но для Вашей же безопасности я принужден Вас…» и замялся. Императрица перебила его: «Мне все очень хорошо известно. Вы пришли меня арестовать?» - «Так точно», - ответил Корнилов. «Больше ничего?» - «Ничего». Не говоря более ни слова, Императрица повернулась и ушла в свои покои. Через несколько минут Дворец покинула и делегация. Императрица была возмущена этим и искренне недоумевала почему это поручение выполнил именно Корнилов облагодетельствованный Государем». Вышеприведенные строки подтверждаются и воспоминаниями генерал-майора барона К.Г. Маннергейма, в бытность его главой независимой Финляндии. Выйдя от Императрицы, Корнилов объявил, что все окружающие Царскую Семью могут по собственной воле при ней остаться, кто же не хочет, волен уйти. На принятие решения им было дано два дня, после которых для остающихся вместе с Царской Семьей наступал арест. Государыня сохранила полное спокойствие в отношении своего будущего. Её беспокоила только судьба Супруга и России. Когда Ю. Ден в порыве эмоции сказала: «Я ненавижу Россию», Императрица Александра Феодоровна резко её оборвала: «Не смейте говорить этого, Лили. Вы причиняете мне боль... Если Вы меня любите, не говорите никогда, что вы ненавидите Россию. Не надо осуждать людей. Они не ведают, что творят». 7 марта Императрица уничтожила большую часть своих дневников и писем ей Государя. Ю. А. Ден вспоминала: «На столе стоял большой дубовый сундук. В нем хранились все письма, написанные Государем Императрице во время их помолвки и супружеской жизни. Я не смела смотреть, как Она разглядывает письма, которые так много значили для нее. Мне кажется, что некоторые Она перечитывала. Я слышала сдавленные рыдания и стоны. какие вырываются из груди, когда болит душа. Многие из писем были получены Ею еще до того, как Она стала Женой и Матерью. Государыня поднялась с кресла и, плача, одно за другим бросала письма в огонь. Какое-то мгновение бумага алела, словно пытаясь оставить свой пламенный след в душе, затем блекла и превращалась в кучку белого пепла…». Ю.А. Ден свидетельствует, что сожжений личных бумаг Императрицы, включая дневники и письма, продолжалось три дня. В этой связи, в который раз возникает вопрос, чьи письма мы читаем в разного рода «переписках Николая и Александры Романовых»? Не их ли большевистских фальсификаторов? 8 марта Императрица Александра Феодоровна попросила Пьера Жильяра сообщить Цесаревичу о том, что его отец больше не царствует. Когда Жильяр сказал об этом Алексею Николаевичу и добавил, что его дядя Великий Князь Михаил Александрович также отказался принимать престол, мальчик спросил: «Если нет больше Царя, кто же будет править Россией?». Жильяр был поражен, что Наследник не произнес «ни слова о себе, ни намека на свои права. Он сильно покраснел и был взволнован. Я еще раз был поражен скромностью этого ребенка». 9 марта 1917 г. в четверг, Государь в черкеске 6-го Кубанского Казачьего батальона с орденом св. Георгия на груди, молча вышел из вагона в сопровождении князя В.А. Долгорукова на перрон Царскосельского железнодорожного павильона. Его встречал полковник Е.С. Кобылинский, назначенный генералом Л.Г. Корниловым новым начальником царскосельского караула. Здесь же был выстроен взвод 1-го Стрелкового запасного батальона со своим командиром капитаном Ф.В. Аксютой и взвод Запасного батальона стрелков Императорской фамилии с командиром штабс-капитаном Н.А. Апухтиным. Государь поздоровался с Аксютой на что тот демонстративно-вызывающе ответил: «Здравствуйте, господин полковник». Апухтин отошел в сторону, чтобы не отвечать подобным образом. Когда Государь вышел из вагона, лица Свиты «посыпались на перрон и стали быстро разбегаться в разные стороны, озираясь по сторонам, видимо, проникнутые чувством страха, что их узнают». Среди них был близкий друг детства Николая II, начальник Военно-походной канцелярии генерал-майор К.А. Нарышкин, командир железнодорожного батальона генерал-майор С.А. Цабель и другие. Из многочисленных приближенных, приехавших вместе с Государем, только один гофмаршал князь В.А. Долгоруков пожелал сопровождать его в Александровский дворец. Когда Император Николай II вышел из автомобиля возле крыльца, стоявшие на крыльце офицеры с огромными красными бантами не отдали ему честь. Государь им честь отдал. В своём дневнике Николай II записал: «Пошёл наверх и там увидел душку Аликс и дорогих детей». Камердинер А.А. Волков вспоминал, что встреча Государя и Государыни произошла на детской половине: «С улыбочкой они обнялись, поцеловались и пошли к детям». Но комнатная девушка А.С. Демидова рассказывала, что, оставшись друг с другом, Государь и Государыня разрыдались. 7 марта 1917 г. в Москве Керенский выступил с речью на заседании Совета. «Николай II покинут всеми, и просил покровительства у Временного правительства… Я, как генерал-прокурор, держу судьбу его и всей династии в своих руках. Но наша удивительная революция была начата бескровно, и я не хочу быть Маратом русской революции… В особом поезде я отвезу Николая II в определенную гавань и отправлю его в Англию… Дайте мне на это власть и полномочия». Новые овации, и Керенский покидает собрание». Эсер А.В. Гедеоновский, присутствовавший на собрании, позднее вспоминал, что именно последние слова Керенского «вызвали целую овацию». Как справедливо замечал С.П. Мельгунов: «Никаких кровавых лозунгов в смысле расправы с Династией никто в первые дни в массу не бросал». Тем не менее, на следующий день 8 марта 1917 г. Царская Семья была лишена свободы. Керенский, уже в эмиграции, писал, что «личность Николая II совершенно не внушала каких-либо опасений Временному правительству. Он настолько был кончен, что его личность как политическая величина, совершенно не существовала, и Временное правительство не интересовалось им». Но если бы для Временного правительства Николай II не существовал как «политическая величина», то и никакой мотивации для его ареста не было бы. Что же заставило Временное правительство пойти на беззаконный арест, и почему Царская Семья не была им вывезена заграницу, что, безусловно, спасло бы её от убийства? В связи с этим многочисленные источники приводят т.н. записку о «гарантиях», якобы написанную Государем Временному правительству. Самих оригиналов этой записки не найдено, но в «Красном архиве» за 1927 г. приводится несколько документов, связанных с этим вопросом. Первый документ называется запиской Императора Николая II Временном правительству. В ней заявлено: «Потребовать от Временного правительства следующие гарантии. 1) О беспрепятственном проезде моём с лицами, меня сопровождающими, в Царское Село. 2) О безопасном пребывании в Царском Селе до выздоровления детей с теми же лицами. 3) О беспрепятственном проезде до Романова на Мурмане с теми же лицами. 4) О приезде по окончанию войны в Россию для постоянного жительства в Крыму — в Ливадии». 4 марта 1917 г. генерал М.В. Алексеев отправил главе Временного правительства Г.Е. Львову телеграмму, в которой отсутствовало требование о возвращении Царской Семьи в Россию после войны. В любом случае, была ли эта записка написана Николаем II, или это было очередное «творчество» генерала Алексеева, она давала Временному правительству прекрасный повод для отправки Царской Семьи заграницу. 6 марта оно постановило: «обеспечить беспрепятственный приезд в Царское Село, пребывание в Царском Селе и проезд до Романова на Мурмане». Однако в Ставку от Г.Е. Львова пришло лишь согласие Временного правительства «на проезд Его Величества в Царское Село и пребывания там до дальнейшего отъезда». Между тем, Августейшая Семья воспринимала свою возможную отправку заграницу как насилие над ней. Императрица Александра Федоровна говорила графине А.В. Гендриковой: «Меня угнетает мысль о нашем скором отъезде заграницу. Покинуть Россию мне будет бесконечно тяжело. Хоть я не русской родилась, но сделалась ею. Даже теперь, несмотря на все, что мы испытываем, я русский народ не виню и продолжаю всею душой любить и жалеть. Он обманут, этот несчастный народ, и сам страдает, и сколько ещё будет страдать. Чем жить где-нибудь в Англии, в королевском замке, на положении почётных изгнанников, я предпочла бы, что бы нам дали какой-нибудь маленький, безвестный уголок земли, но здесь, у нас в России». Когда адвокат Н.П. Карабчевский прямо спросил Керенского почему Временное правительство немедленно не отправит Императора Николая II «с семьей за границу, чтобы раз навсегда оградить его от унизительных мытарств?», то тот, промолчав, неохотно ответил: «Это очень сложно, сложнее, нежели вы думаете». Керенский утверждал, что вывезти Царскую Семью заграницу ему не дал Петроградский совет. Однако следует учесть, что и Временное правительство, и Петроградский совет находилось под сильным влиянием Великого Востока народов России, который руководил их взаимодействием. По сведениям члена ВВНР А.Я. Гальперина, тайный единый масонский центр крепко держал «под своим негласным контролем и Временное правительство, и Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов». В. В. Кожинов писал, что пресловутое двоевластие на деле «было весьма относительным, в сущности, даже показным: и в правительстве, и в Совете заправляли люди “одной команды”». Член Временного правительства Н. Н. Суханов фактически подтверждал это, когда говорил, что «не стоило большого труда чтобы смягчить решение Исполн. Ком.». Лишив Царскую Семью свободы, Керенский обрёк её на мученический путь, окончившийся подвалом Ипатьевского дома. Это подтверждал и Набоков, который писал, что арестом Государя и его заключением его в Царском Селе завязан был узел, который «16 июля в Екатеринбурге был разрублен «товарищем» Белобородовым». Таким образом, следует признать, что мотивы, которыми руководствовалось Временное правительство в отношении Царской Семьи, были далеки от стремления облегчения её участи. П.Н. Милюков в своих показаниях следователю Н.А. Соколову говорил, что решение об отправке Царской Семьи за границу было принято на секретном заседании, протоколы которого не велись. Милюков подтверждал, что решение о высылке было сделано в согласии с английским послом сэром Дж. Бьюкененом. Милюков утверждал, что слова Бьюкенена были подтверждены «письмом, как это обыкновенно было принято при дипломатических сношениях». Но когда через некоторое время Милюков вновь поднял перед Бьюкененом вопрос об отъезде Царской Семьи, то посол дал понять, что его правительство «“больше не настаивает” об отъезде Семьи в Англию». Следует отметить, что Дж. Бьюкенен в те дни имел большое влияние на Временное правительство, проводя в своем посольстве совещания с Керенским, Львовым, Церетели, Терещенко, на которых обсуждался вопрос об отправке Царской Семьи в Англию. Таким образом, Керенский не мог решать вопрос об отправке Царской Семьи без Бьюкенена. Поэтому распространённое мнение, что Временное правительство по своей воле сознательно затягивало отправку Царской Семьи в Англию, является неверным. Наоборот: определенные влиятельные силы в английском правительстве противодействовали отправке Государя в Великобританию и предоставили Временному правительству самому придумывать объяснения содержания Царской Семьи под стражей. Доказательством этому служат воспоминания весьма осведомленного князя А.П. Щербатова, который в своих мемуарах сообщает: «Действительно, переговоры с Англией об отправке семьи к двоюродному брату Николая II, королю Георгу V, имели место, но резко негативную роль сыграл британский премьер Ллойд-Джордж. В марте 1917 года в войну на стороне Антанты вступила. Америка, и Лондон очень дорожил хорошими отношениями с новым союзником. Из США в адрес английского правительства потоками шли письма от влиятельных американцев-евреев (политиков, представителей капитала) с требованием не принимать на Альбионе бывшего русского Самодержца. Об этом мне потом рассказывал тогдашний американский посол в Англии мистер Дэвис. В итоге Ллойд-Джордж, во избежание осложнений с Вашингтоном и опасаясь, что эмиграция Николая II дестабилизирует обстановку в России, ослабив ее в борьбе с Германией, направил Керенскому шифровку. В ней уведомлялось, что приезд низложенного российского Императора в Великобританию сейчас крайне нежелателен». Для того, чтобы снять ответственность с Лондона, Керенский и придумал «кровожадный» Совет, который никак не давал «благородному» Временному правительству отпустить Царскую Семью заграницу. В свою очередь, руководство Совета успешно играло свою роль. Уже 6 марта председатель исполкома Н.С. Чхеидзе провёл переговоры с Временным правительством относительно ареста представителей Дома Романовых. Временное правительство тянуло с ответом, так как в свою очередь ждало ответа из Лондона. В результате оттуда пришло указание содержать Царскую Семью под арестом. В своих беседах с Керенским в США Щербатов пытался уяснить истинные мотивы ареста Царской Семьи. Керенский долго избегал обсуждать эту тему. Наконец, на прямой вопрос Щербатова, он ответил: «Решение об аресте Царской Семьи вынесла наша Ложа». Итак, истинные причины ареста Государя и невозможности его выезда за пределы России, заключались не во внутриполитической ситуации в России, а определенными масонскими планами в отношении Императора Николая II и его Семьи. Получив карт-бланш для решения их участи от Лондона и Парижа, революционные власти лишили её свободы. Оно было обставлено целым рядом показательных демонстраций и митингов, на которых звучали призывы к расправе с Царской Семьей, а также оголтелой кампанией против Царской Четы. С первых же дней заточения в отношении Царской Семьи стали предприниматься подстрекательские и хулиганские действия. Ю.М. Ломан вспоминал, что в первые же дни после ареста Государя, он возле дворцовой ограды «увидел убитую собаку — колли. Раньше я видел, как Царь гулял с этой собакой по парку». А.А. Вырубова: «В первый вечер, после перехода дворца в руки революционных солдат, мы услышали стрельбу под окнами. Камердинер Волков пришел с докладом, что солдаты забавляются охотой в парке на любимых коз Государя». В начале Царскосельского заключения Государь свободно гулял по парку, занимался физическими упражнениями, чистил снег, колол лёд. Часто с Государем были его дети. Собиравшаяся возле ограды толпа наблюдала за ними. Отношение к Государю и его Семье было в целом доброжелательное. Для революционной власти было важно скрыть Царскую Семью от глаз народа. Каждый раз для того, чтобы ужесточить положение Царской Семьи революционные власти прибегали к провокации. 2 апреля, когда Государь рубил на прудке возле дворца лёд, возле решётки собралась большая толпа. В ней стали раздаваться угрозы по адресу продолжавшего работать Царя. Появились «шныряющие типы, старавшиеся незаметно перебегать от одной группы собравшихся «товарищей» к другой и подстрекавшие их на производство насилия над Государем». Некоторые из этих «типов» стали лезть на ограду, пытаясь проникнуть в парк. При этом большая часть толпы не сочувствовала провокаторам. Государь повернулся к толпе, и, окинув её спокойным взором. Но комендант настаивал, и тогда Государь, не желая причинять лишней заботы Его охране покорился и ушел. Последствием этого эпизода было то, что район прогулок Царской Семьи в парке был ограничен, дабы их не было видно с улицы. Государь много работал в саду, особенно когда наступили весенние дни. Выносливость Николая II производила большое впечатление на солдат охраны. Один из них сказал: «Ведь, если ему дать кусок земли, и чтобы он сам на нем работал, так скоро опять всю Россию заработает». Некоторые офицеры и солдаты охраны, вели себя по отношению к Государю самым неподобающим образом. Государь был ограничен в прогулках по парку, охранники при нём демонстративно курили, держали руки в карманах, обращались к нему исключительно «господин полковник». Ю.А. Ден вспоминала, как Государь в первый день своего пребывания в Александровском дворце вышел погулять в парк. «Вдруг словно из-под земли появился часовой и заявил Императору, что ему нельзя идти в этом направлении. Государь махнул рукой, но повиновался и пошел назад. Но тут произошло то же самое: другой часовой преградил ему путь, а какой-то “офицер” стал объяснять Государю, что поскольку он находится на положении арестанта, то и прогулка должна быть такой же, как в тюремном дворе!». Т. Е. Мельник (Боткина) вспоминала: «Охрану несли стрелки запасных батальонов, преимущественно с прикомандированными офицерами. Один из этих офицеров во время прогулки Государя по парку нарочно наступил ему на пятку. Государь, не оборачиваясь, в тот же момент, с такой силой дал размах назад своей тросточке, что ни этот, ни другие не пребывали больше таких выходок». Со стороны властей постоянно делались попытки морального и психологического давления на Царскую Семью. 18 апреля 1917 г., на пересечении двух аллей, хорошо просматриваемого из Александровского дворца, революционеры устроили похороны солдат, погибших в февральские дни. Примечательно, что похороны были устроены Временным правительством в Страстную Пятницу, и Государь просил их перенести на другой день, но ему было в этом отказано. Возле этой могилы постоянно проходили митинги и шествия революционных толп, сопровождавшихся траурными мелодиями, особенно Похоронным маршем Ф. Шопена. Император Николай II писал уже из Тобольска своей сестре Великой Княгине Ксении Александровне: «Из-за этих церемоний нас выпускали гулять позже обыкновенного, пока они не покидали парк. Этот несносный Похор.[онный] марш преследовал нас потом долго и невольно мы посвистывали и попевали его до полного одурения». В дневнике Государя этот случай нашел следующее отражение: «За границей 1-е мая, поэтому наши болваны решили отпраздновать этот день шествиями по улицам с хорами музыки и красными флагами. Очевидно, они вошли к нам в парк и принесли венки на могилу! Погода как раз испортилась ко времени этого чествования — пошёл густой мокрый снег»!». 15 марта у Великой Княжны Марии Николаевны началось воспаление левого легкого. Состояние больной было тяжёлое. Был приглашён врач со стороны. Руководство охраны потребовало, чтобы на осмотре присутствовали офицер и двое солдат. По мере выздоровления Детей, Государь читал им вслух книги, постепенно начались и уроки. Государыня преподавала Детям Закон Божий, Государь Цесаревичу — географию и историю, Великая Княжна Ольга Николаевна своим младшим сестрам и брату — английский язык. 21 марта в Александровский дворец впервые прибыл А.Ф. Керенский, официально «с целью ознакомиться на месте с порядком как внутренней, так и внешней охраны и порядком содержания под стражей бывшего Императора и его семьи». Прибыл Керенский в Царское Село на одном из личных автомобилей Государя, с шофером из Императорского гаража. Он подъехал ко дворцу через главные ворота, которые были поспешно распахнуты казаками Государева конвоя, теми самыми, что еще совсем недавно распахивали эти ворота перед Императором. Любопытная толпа как обычно смотрела, что происходит во дворе. «Какая красивая машина у Керенского», - сказал кто-то из толпы. В этот момент рядом с воротами находился Цесаревич Алексей Николаевич. Услышав эти слова, он ответил: «Зачем вы так говорите? Это машина Папà». Все очевидцы свидетельствуют, что Керенский, когда покидал Александровский дворец был смущён и растерян («когда он уходил, важности нет, сконфуженный красный; он шел и вытирал пот с лица»). Жена арестованного Императорского министра юстиции Н.А. Добровольского, к которой Керенский, с её слов, испытывал доверие, вспоминала, что в марте 1917 г. он пригласил ее поздно вечером к себе. Добровольская застала его нервно бегающим по кабинету. «Простите, что Вас побеспокоил, — сказал Керенский, — но мне необходимо было поделиться с Вами только что пережитыми впечатлениями, глубоко меня взволновавшими. Знаете ли, откуда я только что приехал? Из Царского Села, где я только, что видел Императора и разговаривал с Ним. Какое несчастье случилось! Что мы наделали… Как могли, Его не зная, сделать то, что мы совершили. Понимаете ли, что я совершенно не того человека ожидал увидеть, какого увидел… Я уже давно приготовился к тому, как начну мой разговор с Царем: я собирался, прежде всего, назвать его “Николай Романов” … Но я увидел, Его, Он на меня посмотрел своими чудными глазами, и я вытянулся и сказал: “Ваше Императорское Величество”… Потом он долго говорил со мной… Что за разговор был! Какие у Него одновременно и царственная простота, и царственное величие! И как мудро и проникновенно Он говорил… И какая кротость, какая доброта, какая любовь и жалость к людям... Понимаете ли, что это есть идеал народного Правителя! И Его то мы свергли, его то окрутили своим заговором! Мы оказались величайшими преступниками”. Долго еще Керенский, в истерических восклицаниях, изливал свое отчаяние и свое раскаяние». Сейчас трудно судить, насколько все эти слова Керенского были искренни, и не разыгрывал ли он очередную роль. Однако все эти «угрызения совести», даже если они и имели место, никак не отразились на участи заключенного Государя и его Семьи. В первый же свой визит, не смотря на смущение и растерянность, Керенский арестовал и отправил в Петропавловскую крепость двух подруг Императрицы, А.А. Танееву (Вырубову) и Ю.А. Ден. Керенский ввел «инструкцию, которая устанавливала режим в Царском. Инструкция, устанавливаемая мной, не касаясь подробностей вводила: а) полную изоляцию Царской Семьи и всех, кто пожелал остаться с Нею от внешнего мiра; б) полное запрещение свиданий со всеми заключенными без моего согласия; в) цензуру переписки». По указанию Керенского была установлена внешняя и внутренняя охрана дворца. Режим заключения полностью изолировал арестованных от внешнего мира. Свидания с заключенными допускались лишь по личному разрешению министра юстиции. Переписка Государя и Государыни тщательно перлюстрировалась. Керенский требовал, чтобы «заключённый Царь был скромен, чтобы семья впредь “впредь воздерживалась употреблять горячие закуски». Одной перлюстрацией писем Царской Семьи Керенский не ограничился. Императору было запрещено писать матери, сёстрам и брату, а также вести переписку с английским королём. Еще одним моральным воздействием на Царскую Семью, стало надругательство над останками Г.Е. Распутина, произведённое по личному приказу Керенского. Тело Распутина было извлечено из могилы в Александровском парке, вывезено на Пискаревское кладбище и там сожжено. С первых же дней началось оскорбительное вмешательство в личную жизнь Царской Четы. Происходило это по личному почину Керенского. Этим притеснениям Временным правительством было дано юридическое обоснование. 17 марта 1917 г. была учреждена Верховная чрезвычайная следственная комиссия (ВЧСК). Чуть более чем через год одноимённая организация станет главной исполнительной силой Екатеринбургского злодеяния. ЧСК была создана с целью «исследователь» деятельность Царя и Царицы и других видных деятелей «старого режима», для установления был ли в их действиях в период войны с Германией «состав преступления» виде государственной измены. То есть, государственные изменники, организовавшие в ходе тяжёлой войны переворот на средства, перечисляемые в том числе и через германские банки, собирались обвинить в «измене» тех, кто отдавал все свои силы на победу над врагом. Более того, именно необходимостью «тщательного расследования» объяснял Керенский причины оставления Царской Семьи под арестом. Во главе комиссии был поставлен известный адвокат по политическим процессам присяжный поверенный хороший знакомый Керенского масон Н.К. Муравьев. Но комиссия, не смотря на все старания, не смогла найти никаких компрометирующих сведений о Царской Чете. Тем не менее, Муравьев заявлял журналистам, что «обнаружено множество документов, изобличающих бывших Царя и Царицу». Для подтверждения этой лжи Керенский и Муравьев прибегали к прямым фальсификациям. В бульварной газете были опубликованы несколько «тайных телеграмм», в которых Государыня якобы передавала секретные сведения германскому командованию. Телеграммы эти для пущей убедительности были подписаны «Алиса». Керенский и Муравьёв с энтузиазмом потребовали провести тщательное расследование этих «фактов». Расследование закончилось грандиозным конфузом. Выяснилось, что «телеграммы» эти были за коробку конфет составлены молодой телеграфистской по просьбе журналиста, страстно желавшего прославиться. Привлечённая к следствию, телеграфистка сразу же призналась в подлоге. Когда это выяснялось, «факт» исчез из обращения, и на сцену стали выскакивать новый абсурд. Публично же никогда ничего не опровергали. Но была еще одна, скрытая цель в «расследованиях» ЧСК: добиться, чтобы в народе к Императору возникло бы равнодушие, или, еще лучше, стремление его убить. Тогда насильственная смерть Государя, по решению ли «справедливого» суда, или от рук депутата Совета, или от самосуда были бы восприняты в народе и обществе спокойно или даже с воодушевлением. По словам Карабчевского, когда речь зашла о Государе, Керенский «проведя указательным пальцем левой руки по шее, сделал им энергичный жест вверх. Я и все поняли, что намек на повешение. — Две, три жертвы, пожалуй, необходимы! — сказал Керенский». Трудно представить всю степень глумления, клеветы, оскорблений и лжи, которыми пестрела петроградская пресса. Государь знал о ней, так как ежедневно получал столичные газеты. Когда Ю.А. Ден спросила Государя зачем он читает эти гнусности, то тот ответил, что ему «нужно знать всё». Когда члены Царской Семьи выходили в сад, вокруг них постоянно толпились солдаты, осыпая их насмешками и замечаниями. Но были и такие солдаты, и офицеры, которые сохранили свою честь и верность Царю. Они продолжали титуловать Императора «Ваше Величество» и вытягивались при его появлении. 31 марта, в Страстную Пятницу, Царская Семья исповедовалась у протоиерея Афанасия Беляева, который замещал заболевшего царского духовника протоиерея Александра Васильева. После исповеди Царских детей священник записал в дневник: «Впечатление получилось такое: дай, Господи, чтобы и все дети нравственно были так высоки, как дети бывшего Царя. Такое незлобие, смирение, покорность Родительской воле, преданность безусловная воле Божией, чистота в помышлениях и полное незнание земной грязи — страстной и греховной меня привело в изумление». Государь тоже потряс священника своим смирением: «Это до сего времени был наш Богом данный Помазанник, по закону престолонаследия 23 года царствовавший русский православный Царь. И вот ныне смиренный раб Божий Николай, как кроткий агнец, доброжелательный ко всем врагам своим, не помнящий обид, молящийся усердно о благоденствии России, верующий глубоко в ее славное будущее, коленопреклоненно, взирая на Крест и Евангелие, в присутствии моего недостоинства, высказывает Небесному Отцу сокровенные тайны своей многострадальной жизни и, повергаясь в прах перед величием Царя Небесного, слезно просит прощения в вольных и невольных своих прегрешениях». 8 апреля Керенский заявил Императору Николаю II, что до окончания работы Следственной комиссии, он не должен видеться с Императрицей. Примечательно, что сделано это было накануне Св. Пасхи. Императрица Александра Феодоровна на это сказала: «Поступать так с Государем, сделать ему эту гадость, после того, что он принёс себя в жертву, чтобы избежать гражданской войны, как это низко, как это мелочно! Государь не пожелал, чтобы кровь хотя бы одного русского была пролита за него. Он всегда был готов от всего отказаться, если бы имел уверенность, что это на благо России”. Через минуту она продолжала: “Да, надо перенести еще и эту горькую обиду”». Это ограничение продолжалось недолго, и вскоре было снято. В начале июня Керенский изъял переписку Государя и его личные бумаги. Император Николай II в своем дневнике оставил следующую запись: «После утреннего чая неожиданно приехал Керенский на моторе из города. Остался у меня недолго, попросил послать Следственной комиссии какие-то бумаги или письма, имеющие отношения к внутренней политике». При ознакомлении членов Временного правительства с личной перепиской Государя «не обошлось без курьеза: Переверзеву и Керенскому в числе телеграмм Государя к Государыне попалась одна с частью зашифрованного в ней текста. Долго бились над секретом шифра; были собраны все самые искусные в Петрограде специалисты и, наконец, после больших усилий, дешифровали — Государь зашифровал следующие слова: “целую крепко, здоров”». Летом 1917 г. Керенский был вынужден признать, что в действиях «Николая II и его супруги не нашлось состава преступления по ст. 108 Уголовного уложения», то есть измены. То же самое Керенский подтвердил английскому послу Бьюкенену: «ни найдено, ни одного компрометирующего документа, подтверждающего, что Царица и Царь, когда-либо собирались заключить сепаратный мир с Германией». Нормы уголовно-процессуального законодательства Российской Империи требовали немедленно освобождения Царской Семьи из заточения. Но ничего подобного не произошло. Наоборот, антицарская вакханалия в прессе продолжалась с прежней силой, никто не собирался опровергать клевету, изливаемую на Царскую Семью на её страницах. Николай II должен был чувствовать себя в Александровском дворце именно арестантом. «Все эти эпизоды, - писал генерал М. К. Дитерихс об эксцессах Царскосельского периода, - явились лишь теми последовательными этапами по пути Царской Семьи к Своей Голгофе, которые логически и неизбежно вытекали из всей предыдущей фальшивой, искусственной и непоследовательной работы руководителей Государственной думы и общественности по созданию “народной революции”». Самым тяжелым для Государя было положение дел на фронте и в России, будущее которой вызывало в нем все большее беспокойство. Княгиня Н.А. Нарышкина писала в дневнике 12/25 мая, что «больше всего Государя огорчает состояние армии; он не понимает армии без дисциплины». Протоирей Афанасий Беляев писал в дневнике, что ему показалось, что «Государь, имеющий бледный страдальческий вид, очень болен. Что-то волнует его, и он молча, терпеливо переносит свои страдания. Молится усердно и часто на коленях». 29 мая 1917 г. Императрица Александра Феодоровна писала А.В. Сыробоярскому про страдания Государя: ««Сколько гадостей о Нем пишут: слабоумие и т.д. Хуже и хуже, бросаю газеты, больно, больно все время. Все хорошее забыто; тяжело ругательства про любимого человека читать; несправедливость людей и никогда ни одного хорошего слова.... Не позволяют, конечно, печатать, но Вы понимаете, что за боль. Когда про меня гадости пишут — пускай, это давно начали травить. Мне все равно теперь, а что Его оклеветали, грязь бросают на Помазанника Божия, это чересчур тяжело. Многострадальный Иов. Лишь Господь Его ценит и наградит Его за кротость. Как сильно внутри страдает, видя разруху. Этого никто не видит. Разве будет другим показывать, что внутри делается; ведь страшно свою Родину любит, как же не болеть душой, видя, что творится. Бросаю все и вспоминаю страдания Спасителя. Он для нас, грешных, умер, умилосердится еще, может быть. Царство зла теперь на земле. У кого совесть чиста, тот и клевету и несправедливость легче переносит. Не для себя мы живем, а для других, для Родины». Свалив «слабого» Царя, который почти 23 года в неимоверно тяжелых условиях удерживал Россию от падения в бездну, «сильные и волевые» либеральные мужи успешно доводили страну до катастрофы. Но в дневнике Николая II мы не найдем ни одной строчки о себе, своих интересах, не увидим и тени злорадства по поводу бесконечных неудач «временщиков». Царя волновали исключительно судьбы и интересы дорогого ему Отечества. 1 мая Государь записал в свой дневник: «Вчера узнал об уходе ген. Корнилова с должности главнокоманд. Петрогр. воен. окр., а сегодня об отставке Гучкова, все по той же причине безответственного вмешательства в распоряжения военною властью Сов. рабоч. Депутатов и еще каких-то организаций гораздо левее. Что готовит провидение бедной России? Да будет воля Божья над нами!». 18 июня началось крупное наступление русской армии на Юго-Западном фронте. Тяжелых и иных снарядов у артиллерии было в избытке, они рвали австро-венгерско-германскую оборону в клочья, и это было лучшим доказательством тех огромных успехов, достигнутых вооруженными силами и в производстве вооружений, достигнутых в то время, как Государь возглавлял армию. Керенский без зазрения совести присвоил эти успехи себе и «новому строю»: «Сегодня великое торжество революции, Русская революционная армия с огромным воодушевлением перешла в наступление». Однако вскоре и «воодушевление», и наступление с позором провалились. Несмотря на то, что ударным корниловским частям под командованием капитана М.О. Неженцева удалось прорвать вражескую оборону, остальные части не оказали корниловцам никакой помощи. В частях начались митинги, бесконечные споры надо или нет идти в бой. 6 июля противник под командованием генерала фон Винклера перешел в контрнаступление, достигнув небывалого успеха. Русские бежали целыми толпами. «Это были уже не те русские солдаты», - злорадно отметил Людендорф. 12 июля немцам удалось занять всю Буковину и Червленую Русь. Вильгельм II лично приехал под Тарнополь, чтобы посмотреть на разгром русских. Генерал Л.Г. Корнилов писал в те дни: «Армия обезумевших темных людей, не ограждаемых властью от систематического разложения и развращения, потерявшее чувство человеческого достоинства, бежит. На полях, которые нельзя даже назвать полями сражений, царит сплошной ужас, позор и срам, которых русская армия не знала с самого начала своего существования». 13 июля страшная весть о поражении на фронте дошла до Николая II: «После нашего наступления у Галича многие части, насквозь зараженные подлым пораженческим учением, не только отказались идти вперед, но в некоторых местах отошли в тыл даже не под давлением противника. Пользуясь этим благоприятным для себя обстоятельством, германцы и австрийцы даже небольшими силами произвели прорыв в Южной Галиции, что может заставить весь Юго-Запад. фронт отойти на восток. Просто позор и отчаяние!». Можно себе представить, что чувствовал Государь, приложивший такие усилия к тому, чтобы подготовить армию к победоносному наступлению, и теперь вынужденный наблюдать, как преступные элементы и бездарные политиканы уничтожают плоды его работы, ведут Россию к военному поражению и гибели. Императрица Александра Феодоровна писала Ю.А. Ден: «Вы поймете, как Он [Государь — П. М.] должен страдать. Он читает газеты со слезами на глазах». Николай II хорошо понимал, что главная беда именно в разлагающей армию пораженческой идеологии, которую несут с собой всевозможные ленины и троцкие и полным ничтожеством взявших власть февралистов. Во время июльских событий Государь писал в своем дневнике: «В Петрограде эти дни происходили беспорядки со стрельбою. Из Кронштадта вчера прибыло много солдат и матросов, чтобы идти против Временного прав[ительства]. Неразбериха полная! А где те люди, которые могли бы взять это движение в руки и прекратить раздоры и кровопролитие? Семя всего зла в самом Петрограде, а не во всей России». Во второй половине июля революционными властями было принято об отправке Царской Семьи в г. Тобольск. Давая свои показания следователю Соколову, Керенский заявил: «Причиной, побудившей Временное правительство перевезти Царскую Семью из Царского в Тобольск, была все более и более обострявшаяся борьба с большевиками». Итак, главной причиной Тобольской ссылки, руководство Временным правительством называет большевистскую опасность. Но так ли это было на самом деле? Большевиками в те дни было совсем не до Царской Семьи. 4 июля правительственными войсками была расстреляна мощная советская демонстрация, 6 июля юнкера разгромили редакцию газеты «Правда», десятки большевицких деятелей были арестованы. Ленин перешёл на нелегальное положение. 7 июля, в тот день, когда Милюков довёл до сведения Бьюкенена решение о переводе Царской Семьи в Тобольск, Временное правительство издало приказы об аресте Ленина и преданию его суду как «германского шпиона». Главнокомандующим русской армии был назначен генерал Корнилов, восстановивший в армии смертную казнь и делавший ставку на военную силу. Общие настроения, особенно среди солдат-фронтовиков, прибывших на защиту Временного правительства, были скорее антибольшевистскими. Князь Львов в беседе с журналистами заявил те дни, что его особенно радуют события последних дней внутри страны. «Наш “глубокий прорыв” на фронте Ленина имеет, по моему убеждению, несравненно большее значение, чем прорыв немцев на нашем Юго-Западном фронте». В этих условиях большевики в июле 1917 г. не представляли никакой реальной опасности для Царской Семьи. Таким образом, большевистская угроза Царской Семье в июле 1917 г., в устах Керенского есть ничто иное, как новый вариант старого жупела: Петроградского совета. Ясно, что не угроза большевистского восстания стала причиной отправки Царской Семьи в Тобольск. Но может быть А.Ф. Керенский стремился удалить Царскую Семью из неспокойного Петрограда в более спокойное место? Но если бы Керенский исходил из интересов Царской Семьи, он отправил бы ее в такое место, которое было бы связано с внешним миром путями сообщений. Таким местом, мог бы стать, например, Крым, куда просил его отправить Государь, и где находились уже Вдовствующая Императрица Мария Феодоровна и другие члены Императорской фамилии. Керенский вначале обещал Императору отправить его с Семьёй именно в Ливадию, и Государь до последнего момента был в этом уверен. Но Керенский изменил свое решение и выбрал Тобольск, объясняя это тем, что «разрешение этого вопроса было целиком поручено мне». Князь А.П. Щербатов писал по этому поводу: «Приютить Царскую Семью предлагали испанцы. Для этого можно было бы отправить Государя в Крым. Не участвовавшая в войне Испания легко могла бы прислать в Чёрном море корабль. Но Керенский сказал мне, что везти Царя через бурлившую Украину было опасно. Тут он явно лукавил. Моя семья покинула Петроград в конце июня 1917 г. и совершенно спокойно добралась до Симферополя, а оттуда в Ялту». Таким образом, Керенский мог отправить Царскую Семью в Крым, но почему-то отправил её в Тобольск. В.Д. Набоков вспоминал, что решение отправить Царскую Семью в Крым «было обставлено очень конспиративно, — настолько, что, кажется, о ней даже не все члены Временного правительства были осведомлены». 28 июля Николай II записал в свой дневник: «После завтрака узнали от гр. Бенкендорфа, что нас отправляют не в Крым, а на один из дальних губернских городов в трёх или четырёх днях пути на Восток! Но куда именно не говорят — даже комендант не знает. А мы-то все так рассчитывали на долгое пребывание в Ливадии!!». Находясь в эмиграции, Керенский яростно доказывал, что он делал всё от него зависящее, чтобы отправить Царскую Семью заграницу, но этого ему не дали сделать англичане. Но на самой последней странице Керенский написал загадочную фразу, которая выделил курсивом: «Летом 1917 г. б. Император и его семья остались в пределах России по обстоятельствам от воли Вр. Пр. не зависевшим». Что же это были за причины, которые не зависели от Временного правительства? А.П. Щербатов утверждал, что Керенский ему говорил, что «Тобольск тоже был выбран Ложей». Таким образом, причина снова была в масонском факторе. Именно этот фактор делает понятными и несуразные объяснения Керенского по поводу «недоразумений» в Крыму, и по поводу бурлящей «рабоче-крестьянской» России, и ту конспирацию, с какой принималось решение о высылке Царской Семьи в Тобольск. Именно исходя из масонских планов в отношении судьбы Государя, следует искать объяснения действий «временщиков», а не в политических, или иных аспектах их деятельности. Но почему именно Тобольск был выбран масонами для ссылки Императора Николая II и его Семьи? Вероятно, ближе всех подошел к истине следователь Н.А. Соколов, когда писал: «Был только один мотив перевоза Царской Семьи в Тобольск. Это тот именно, который остался в одиночестве от всех других, указанных князем Львовым и Керенским: далёкая, холодная Сибирь, тот край, куда некогда ссылались другие». Здесь необходимо отметить, что до 1906 г. Сибирь была местом ссылки политических и уголовных преступников. Среди первых самыми известными были раскольники-сектанты и декабристы, продолжатели дела которых пришли к власти в феврале 1917 г. В действиях Керенского нет никакой логики, кроме логики масонской мести. Сын лейб-медика Государя Г.Е. Боткин писал: «Тобольская ссылка Царской Семьи, для меня была равнозначна вынесению ей смертного приговора. Ссылка в Тобольск делала отъезд за границу невозможным, а из этого следовало, что рано или поздно члены Царской Семьи будут убиты». Перед отправкой Царской Семьи в Тобольск обер-гофмаршал граф П.К. Бенкендорф спросил Керенского как долго Царская Семья останется в Тобольске? В ответ Керенский доверительно сообщил, что сразу же после Учредительного собрания, которое соберется в ноябре, Император Николай II и его Семья смогут вернуться в Царское Село или жить там, где они сочтут нужным. Поехать с Государем в далекую ссылку решились немногие. Когда облагодетельствованные Императором Николаем II многие представители и знати, и прислуги спешили покинуть свергнутого Государя. Гофмейстер Высочайшего Двора, граф П.Н. Апраксин, командир Собственного Конвоя Его Величества, генерал-майор Свиты граф А.Н. Граббе, командир Императорской яхты «Штандарт», капитан 1-го ранга флигель-адъютант Н.П. Саблин, обер-гофмаршал граф П.К. Бенкендорф, профессор С.П. Федоров, ссылаясь на самые различные обстоятельства, бросили своего Государя в беде. Один из поваров на предложение Николая II следовать вместе с ним в Тобольск, ответил: «Ваше Величество, у меня же семья!». Керенский предложил Государю выбрать одного из следующих лиц: Воейкова, Нилова, Нарышкина или Татищева. Когда комиссар Временного правительства уведомил Татищева, что он назначен сопровождать Государя в Тобольск, Татищев спросил: « – Что, это распоряжение Правительства или приказ Государя? – Желание Государя, – ответил Макаров. – Раз Государь желает этого, мой долг исполнить волю моего Государя, – сказал Татищев, и в тот же день присоединился к свите, уже состоявшей при Царской Семье». Княгиня Вера Голицына вспоминала: «Татищев в Петрограде оставил старую 80-летнюю мать, которая не чаяла его вновь увидеть. Это старая женщина всеми силами поддерживала сына исполнить свой долг. Когда я посетила ее несколько дней спустя, она с нежной гордостью говорила о своем дорогом сыне. Гордая им, она подавляла свою печаль. Но её старое сердце не смогло пережить разлуки. Оно перестало биться 22 августа». Керенский назначил отъезд в Тобольск на 1 час ночи с 31 июля на 1 августа 1917 г. Перед отъездом 30 июля, в день рождения Цесаревича, Царская Семья совершила молебен, который отслужил отец Афанасий Беляев. Вместе с Царской Семьей на молебне присутствовали все люди, отправлявшиеся вместе с ней в ссылку. После молитвы все присутствующие приложились ко кресту. Государь записал в своем дневнике 30 июля: «Сегодня дорогому Алексею минуло 13 лет. Да даст ему Господь здоровье, терпение, крепость духа и тела в нынешние тяжёлые времена! Ходили к обедне, а после завтрака к молебну, к которому принесли икону Знаменской Божьей Матери. Как-то особенно тепло было молиться Её святому лику вместе со всеми нашими людьми». В тот же день Император Николай II встретился с Великим Князем Михаилом Александровичем. Встреча двух братьев, которой было суждено стать последней, проходила в присутствии Керенского. Дело было здесь не в демонстрации, а в стремлении Керенского не допустить обмена мнениями между Государем и Великим Князем по поводу обстоятельств так называемых «отречений» февраля-марта 1917 г. Никто больше из Августейшей Семьи на встречу с Великим Князем Михаилом Александровичем допущен не был. Весь день 31 июля шли приготовления к отъезду. «Последний день нашего пребывания в Царском Селе, - писал Государь в дневнике. - Выпили чаю, и, наконец, в 5 1/4 появился Керенский и сказал, что можно ехать. Сели в наши два мотора и поехали к Александровской станции. Покинули Ц. С. В 6.10 утра». Перед тем как покинуть Александровский дворец Царская Семья прощалась с наиболее преданными офицерами. Полковник 2-го Лейб-гвардии Царскосельского полка В.Н. Матвеев, который пользовался особым расположением Царской Семьи, был приглашён в библиотеку, где его ждали Император, Императрица, Цесаревич и Великие Княжны. Поблагодарив за службу, Государь передал Матвееву свою фотографию с надписью: «Николай, 1917 г.» и сказал: «Я думаю, что вы не откажитесь принять на память мою фотографию. Карточка эта случайная, которая оказалась у меня под рукой. Я нарочно не написал числа, чтобы вам, в случае чего не было лишних неприятностей». Затем Государь обнял и поцеловал Матвеева. Государыня со слезами на глазах сказала Матвееву: «Мы отрываемся от родного дома и едем в полную неизвестность». После чего Государыня взяла образок и благословила им Матвеева. В той же библиотеке Царская Семья простилась с остающейся во дворце прислугой. В эти роковые часы на прощание с Государем не пришёл ни один служитель церкви. «Как ни странно, - писал полковник Н.А. Артабалевский, - в эти минуты никто из служителей Церкви не пришел благословить крестом Того, кто был её миропомазанным Главою. И никто из них не пошёл разделить тяжелые последние дни земной жизни Царя и Его Семьи, так глубоко и полно хранившими в своих душах нашу Православную Веру». В 5 часов утра Царскую Семью, наконец, посадили в машину и повезли к поезду. Когда Императрица вышла, то полковник Кобылинский и полковник Матвеев, по взаимной договоренности, поднесли ей букет из роз, заранее приготовленный по приказу Кобылинского. Наследника несли на руках. Государь сел в автомобиль со свойственными ему выдержкой и спокойствием. Автомобиль с Царской Семьёй, окружённый казаками двинулся к железнодорожной станции. Несмотря на ранний час на станции собрался народ. К станции подъехал броневик с развивающимся красным флагом. К нему торопливо вышел начальник станции. «Подавать состав», - послышалась сухая и резкая команда. Вдруг, словно ответом на эту команду, раздался полный отчаяния крик: какая-та женщина упала на колени и голосила в голос как по покойнику. Её поспешили увести вглубь вокзала. Керенский попрощался с Царской Семьей и сказал Императору Николаю II: «До свидания, Ваше Величество… Я придерживаюсь пока старого титула». Когда Царская Семья прибыла на станцию, поезда на перроне не оказалось, он стоял далеко на путях. «Вся Царская Семья медленно перешла пути и двинулась по шпалам к своему вагону, спальному Восточно-Китайской железной дороги. Поддерживаемая Государем, Императрица видимо делала большие усилия, ступая по шпалам. Государь смотрел ей под ноги и вёл, поддерживая под локоть, свою Августейшую верную Спутницу жизни». Когда Царская Семья дошла до вагона, то оказалось, что между ступенькой вагона и землей было большое расстояние. Поэтому Царской Семье пришлось карабкаться, чтобы попасть в вагон. Тяжелее всех пришлось Государыне. «После больших усилий, - пишет княгиня О. В. Палей, - бедная женщина взобралась и, бессильная, всей своей тяжестью упала на площадку вагона». Безусловно, что эти издевательства исходили от «гуманного» и «благородного» Временного правительства. Толпа народа, молча без единого слова, провожала Царскую Семью, которая «начала свой страдный путь, и толпа русских людей, их подданных, свидетельствовала его своим священным молчанием и тишиной». Полковник Н.А. Артабалевский и полковник Лейб-гвардии Конного полка В.В. Кушелёв поднялись на площадку вагона, чтобы попрощаться с Государем. Кушелёв упал перед ним на колени, но Государь поднял его, обнял и поцеловал. Потом Государь подошел к Артабалевскому и протянул к нему руку: «Я до сих пор помню теплоту его руки, её пожатие, когда я припал к ней губами, целуя. Бледное лицо Государя и Его незабвенный взор навсегда останутся у меня в памяти. Я не в силах передать словами Его взор, но поведаю, что этот взор Государя проникал в самую тайную глубину души с лаской, бодростью и вместе с тем озарял душу Царской милостью. Государь привлек меня к Себе, обнял и поцеловал. В необъяснимом порыве я припал лицом к Его плечу. Государь позволил мне побыть так несколько мгновений, а потом осторожно отнял мою голову от Своего плеча и сказал нам: — Идите, иначе может быть для вас большая неприятность. Спасибо вам за службу, за преданность…, за все…, за любовь к Нам…, от Меня, Императрицы и Моих детей… Служите России также, как служили Мне… Верная служба Родине ценнее в дни ее падения, чем в дни ее величия… Храни вас Бог. Идите скорее. Еще раз Государь одарил нас Своим незабываемым взглядом и скрылся в вагоне. С трудом сдерживая волнение, мы сошли с площадки вагона и прошли через пути на свое прежнее место против вагона Царской Семьи. Молчаливая серая толпа смотрела на нас и точно чего-то ждала. В окне снова показались Государь и Цесаревич. Государыня взглянула в окно и улыбнулась нам. Государь приложил руку к фуражке. Цесаревич кивал головой. Тоже кивали головой Царевны, собравшиеся в соседнем окне. Мы отдали честь, потом сняли фуражки и склонили головы. Когда мы их подняли, то все окна вагона оказались наглухо задернуты шторами. Поезд медленно тронулся. Серая людская толпа вдруг всколыхнулась и замахала руками, платками и шапками. Замахала молча, без одного возгласа, без одного всхлипывания. Видел ли Государь и Его Августейшая Семья этот молчаливый жест народа, преданного, как и Они, на Голгофское мучение иудами России. Жест полный мистической священной тишины, безусловной любви, последнее “прости”. Жест единения в предстоящих муках». Главная ответственность за то, что Государь и его Семья были отправлены в ссылку в Сибирь, ставшая началом Крестного пути Царской Семьи, лежит, конечно, на Керенском и Временном правительстве. Но их преступная деятельность проходила при полном одобрении большей части русского общества и почти полном бездействии монархических кругов, прямого попустительства «временщикам» со стороны английского и французского правительств. Поэтому нельзя не согласиться с Керенским, когда он, уже в эмиграции, отвечая на многочисленные обвинения со стороны представителей того самого общества, сказал в 1936 г.: «Если вы теперь, господа, разыгрываете рыцарей, верных долгу, то поздно спохватились… Монархисты предали своего Монарха. Если бы нашелся хоть один верный долгу полк, ведь от нас тогда ничего бы не осталось. Государь остался совершенно без верноподданных. Процарствовав двадцать три года, Он очутился в жутком, нечеловеческом одиночестве». Керенскому вторил другой либерал, писатель М.П. Арцыбашев: «Если мы враги бывшего Императора, имеем хоть какое-нибудь оправдание именно в том, что мы были врагами, то никакого оправдания нет для тех, «кто с гордость носил вензеля Государя своего». Кто покорно склонялся к подножию Трона, кто тщеславился своей рабской преданностью обожаемому Монарху» и кто в решительную минуту предал его. Эти люди с умилением произносят теперь имя Государя, приходя в ярость, если кто-то осмеливается прибавить к его титулу слово «бывший», но это не помешало им тихо отойти в сторону, когда «настоящего» свергали с Престола. Жалкие люди! Где были вы, когда несчастный Император судорожно метался между Псковом и Дно? Где были вы тогда, когда судьбе угодно было предоставить вам случай не на словах, а на деле доказать свою преданность? Преданность! Его предали все без исключения, без оговорок и без промедления. Это был единственный случай за всю историю Февральской революции, когда не было никаких колебаний!.. И в час погибели Династии у несчастного Последнего Царя не оказалось защитников, но зато в изобилии нашлись тюремщики и палачи».

Читайте нас ВКонтакте и в Одноклассниках