Пушкин как предчувствие
Алексей Сокольский

Пушкин как предчувствие

Пушкинский день в Российской Федерации (День русского языка) традиционно будет отмечаться 6 июня. Вероятнее всего, господствующие тренды сохранятся. Информационный «белый шум» забьет пространство.

Опять по улицам городов и весей нашей страны побредут тележурналисты, обращаясь к гражданам с просьбой процитировать «что-нибудь из Пушкина». В ответ кто-нибудь процитирует «чудное мгновенье», «кота ученого на цепи золотой», а может быть и письмо Татьяны к Онегину. Впрочем, нельзя исключать и вариантов, когда вместо строчек из стихов Александра Сергеевича прозвучит Есенин или Моргенштерн, а получив замечание, цитирующий сделает квадратные глаза и в недоумении произнесет: «Я думал, что это Пушкин».

Вновь на телеканалах в ток-шоу, посвященных Пушкинскому дню, начнут разбирать «существенные» вопросы: «Была ли жена поэта любовницей Николая Первого?», «Почему Русская Церковь запрещает (или разрешает) пушкинского «Балду»?» или «Кто написал похабную «Гаврилиаду»?».

Конечно, наверняка какие-то слова похвальные о Пушкине произнесут ученые мужи: филологи, литературоведы и историки. И нам на этом все благополучно завершится.

Широкие массы чиновников вздохнут с облегчением: «День прожит, указания начальства исполнены, А. С. Пушкина почтили по уже сложившимся правилам. Отчет писать можно».

Одним словом, есть опасения, что в Пушкинский день могут обойтись и без Пушкина, удовлетворившись трепом, сплетнями и анекдотами. И, конечно, в праздновании Дня русского языка будет очень мало русского. Массовая культура заедает наши мозги как вошь или клоп.

Александр Сергеевич Пушкин, как это не кажется парадоксальным, современной молодежи не известен. В школе изучают его стихи, навеянные упадочническим настроением, да разве что еще до «Евгения Онегина» добираются. А между тем, Пушкин — это не просто символ нашей культуры, не просто поэт, величие которого осознается не сразу, он весь — предчувствие России, той России, которой предстоит быть в свете лучей Божией правды. Об этом знал Федор Михайлович Достоевский.

Но кто сейчас читает Достоевского? Разве что «Преступление и наказание» проглотят под видом психологического детектива. А публицистика Достоевского остается под спудом, за семью печатями, «в ларце на дне моря».

В знаменитой некогда «Пушкинской речи» Федор Михайлович сказал: «Положительно можно сказать: не было бы Пушкина, не было бы и последовавших за ним талантов. По крайней мере, не проявились бы они в такой силе и с такою ясностью, несмотря даже на великие их дарования, в какой удалось им выразиться впоследствии, уже в наши дни. Но не в поэзии лишь одной дело, не в художественном лишь творчестве: не было бы Пушкина, не определились бы, может быть, с такою непоколебимою силой (в какой это явилось потом, хотя всё еще не у всех, а у очень лишь немногих) наша вера в нашу русскую самостоятельность, наша сознательная уже теперь надежда на наши народные силы, а затем и вера в грядущее самостоятельное назначение в семье европейских народов».

В принципе все верно, только не понятно, а зачем нам лезть «в семью европейских народов»? Вон, Украина влезла? И что? Получилось, как в сказке П. П. Ершова (которую отчего-то современные исследователи стали приписывать Пушкину):

За горами, за лесами,

За широкими морями,

Не на небе – на земле

Жил старик в одном селе.

У старинушки три сына:

Старший умный был детина,

Средний сын и так и сяк,

Младший вовсе был дурак.

Правда, у Ершова младший сын оказывается самым удачливым благодаря волшебному коньку-горбунку, но для Украины коньков не нашлось, пришлось удовольствоваться трубой от «Газпрома» да быть на побегушках у западных народов и государств.

Но вернемся к Пушкину...

Он оказался глубже Достоевского и высказался достаточно определенно: «Поймите же и то, что Россия никогда ничего не имела общего с остальною Европою; что история ее требует другой мысли, другой формулы, как мысли и формулы, выведенных Гизотом из истории християнского Запада».

Если вы интересуетесь лишь амурными похождениями Александра Сергеевича и неоправданными тратами денег, то ищете в Пушкине только лишь внешнее, не заглядывая в его особый внутренний мир, в котором и содержится все главное.

Пушкин прожил не долго. Он искал себя. Он мучился и бился в поиске, как и всякий русский человек. Мы же ему все «Гаврилиаду» припоминаем или пресловутое масонство.

Из образа поэта каждый норовит создать подобие самому себе: то либерала, то революционера, то космополита, то кондового борца с «режимом тирании» и цезурой. А он писал:

Не дорого ценю я громкие права,

От коих не одна кружится голова.

Я не ропщу о том, что отказали боги

Мне в сладкой участи оспоривать налоги

Или мешать царям друг с другом воевать;

И мало горя мне, свободно ли печать

Морочит олухов, иль чуткая цензура

В журнальных замыслах стесняет балагура.

Все это, видите ль, слова, слова, слова…

И Пушкин ведь открыл тайный код России, без следования которому нам не выжить:

Два чувства дивно близки нам −

В них обретает сердце пищу.

Любовь к родному пепелищу.

Любовь к отеческим гробам.

На них основано от века

По воле Бога Самого

Самостоянье человека

Залог величия его…

Об этом надо не забывать в Пушкинский день и осознавать, что, приближаясь к Александру Сергеевичу Пушкину, сам становишься все более и более русским человеком, а удаляясь, постепенно превращаешься в «нерусь».