Говорят, что война была у каждого своя. Владимиру Терентьевичу Куцу, например, довелось в последние месяцы войны сражаться в рядах американской армии. В Германию он, подросток из украинского села Веприк попал в качестве «остарбайтера». В марте 1945 года американские войска подошли к деревне, где он работал. Немцы подготовили для янки засаду, о которой наступающих американских солдат предупредил Владимир Куц. Общим языком с американцами оказался немецкий, который Владимир Терентьевич к тому времени неплохо освоил. А один из американцев, Юджин, говорил по-немецки. Вот этот Юджин и предложил предупредившему их о засаде советскому юноше послужить в американской армии. Куц потом вспоминал: «У Юджина убили стрелка, ранили водителя, и он остался на своём джипе один. Пополнения не предвиделось – дивизия (потом я узнал, 4-я пехотная) была в наступлении. Американцы звали меня Вилли. Честно говоря, порядки в американской армии меня удивили. Там всё было на удивление просто. Юджин, например, легализовал моё пребывание в армии Соединённых Штатов следующим образом: привёл меня к своему непосредственному начальнику, капралу, и сказал ему: «Хай, Билл, этот парень будет ездить со мной». На второй день пришел капеллан поинтересоваться, какой я веры. Чтобы, типа, знать, по какому канону отпевать, если убьют. Я ответил, что христианин. Вот и все формальности. Так я стал стрелком из тяжёлого (калибр 12,7 мм, по-американски – полдюйма) пулемёта «Браунинг», установленного на металлическом шкворне в кузове джипа «Виллис». Еще было 3 автомата Томпсона и пулемёт винтовочного калибра. Отряд состоял примерно из 10 бронетранспортёров и джипов. Наш экипаж всегда ехал впереди, остальные за нами в колонне. Наш «Виллис» прикрывал броневик капрала Риски. Наша задача была всё время идти впритык за отступающими немцами и информировать командование о том, где нынче находится передний край. В бой я попал уже на второй день. Мы напоролись на немецкий арьергард – полевую жандармерию. Выскакиваем из-за поворота и видим: немцы мост минируют через какую-то речушку, уже бикфордов шнур подожгли. Юджин кричит: «Вилли, стреляй»! Я дергаю затвор, жму на гашетку (она у «Браунинга» была как у нашего Максима) – не стреляет. Затвор я не дотянул. Немцы нас заметили – и на мотоцикл. Пока его седлали, я с пулеметом справился и – очередь. У того, кто сзади сидел, оторвалась рука и полетела вместе с рукавом шинели. Мотоцикл – вверх тормашками. Юджин побежал шнур гасить, а я к раненому. Он умирал. Руку вместе с лопаткой оторвало, лёгкие видно. Они дышали. Правда, недолго. Пистолет «Вальтер» я потом отобрал у того, который жив остался. С тех пор я стал взводить затвор пулемёта заранее, а под гашетку клал стреляную гильзу, которую перед стрельбой вынимал». Владимир Терентьевич придумал любопытный способ разведки – в захваченных немецких городках заставлять немцев звонить родственникам и друзьям на той стороне. А проверяли полученную от немцев информацию у угнанных из Восточной Европы и Советского Союза в Германию рабочих: «С ними говорил я, переводил Юджину на немецкий, он переводил Биллу на английский... Когда через 44 года американские друзья, с которыми мы снова встретились, мне сказали: «Вилли, да ты родился разведчиком», я был страшно польщён. Впрочем, это было потом. Вот так, вцепившись в немецкий хвост, и дошли мы сначала до Штутгарта, потом до Ульма, который весь, кроме старой кирхи, был разрушен бомбардировками. При форсировании Дуная, это уже апрель был, в городке Делинген в нас стрелял «Тигр» прямой наводкой. Дело было так: мы выскочили к мосту, который надо было захватить, пока немцы его не взорвали. Выскочить-то выскочили, а там по бокам – танки. Ближний, он от джипа метров за 150 был, начал на нас башню разворачивать. Нам бы машину бросить и тикать, но пока Юджин заднюю передачу врубал, а я по танку из пулемета бить пытался, танк и выстрелил. Я увидел вспышку у набалдашника не его пушке - и всё! Когда очнулся, слышу, Юджин и Ричард (его нам в экипаж водителем прислали) орут: «Вилли, Вили»... Лежу на бруствере, из носа и ушей кровь. Выбило 7 или 8 зубов, контузило. Встал – меня шатает. Повезло ещё: снаряд попал в угол дома. Потом еще месяца два заикался, но в американский госпиталь не пошел – что мне там делать без языка? А мост немцы взорвали один чёрт. Эти парни – командир экипажа Юджин Пэт Мейли, юрист из Пенсильвании, водитель Ричард Фицсиммонс, электрик из Вермонта, командир отряда капрал Уильям Риска, фермер из Коннектикута... Они знали, что я сидел в немецком лагере и что мой отец сидит в советском. Когда им присылали посылки из дома, они старались подкормить «нашего Вилли» чем-то вкусненьким. Они были лет на 5 старше меня. Были мне как старшие братья». Когда американская часть, в которой воевал Владимир Куц, получила приказ двигаться в Италию, он засобирался к своим. Проводили его американцы хорошо, подарили трофейный Мерседес в камуфляжной раскраске, ящик продуктов, немецкий автомат и дамский Браунинг. Над машиной натянули оранжевый тент, чтобы свои истребители не расстреляли. 17-летний парень двинулся к своим: «Через неделю я прибился к 5-й советской воздушно-десантной дивизии, которой командовал генерал Афонин Павел Иванович. Приводят к нему: - Кто такой? - Владимир Куц. - Как у союзников воевал? - Как положено советскому человеку... - Шварёв, - говорит комдив, - займитесь. А Шварёв - это был капитан из контрразведки СМЕРШ. Я уж думал, что всё, приехали…». Что должно было произойти дальше? С точки зрения потребителя бесконечных либеральных мифов злобный особист Швырев непременно должен был состряпать дело на воевавшего у американцев парня, выбить ему в процессе допроса оставшиеся зубы и отправить в сибирские лагеря. А он за 4 месяца пребывания Куца в дивизии, видимо, убедился в истинности его рассказов. И вместо того, чтобы «дело шить», принялся выспрашивать об организации американской армии. А дальше было вот что: «Когда полк отвели на восток, комдив меня однажды встретил и спросил: - Как дела, американец? - Павел Иванович, домой хочу, четвёртый год дома не был! - Как домой, - говорит Афонин, - Так ты же в армии не служил... - Дома призовут, - отвечаю, - мне ж еще 18 нет. Короче, отпустил меня генерал. А особист капитан Шварёв, умная голова, мне на прощание так сказал: «Володя, нигде ни при каких обстоятельствах не вздумай сказать, что ты воевал за американцев». И я молчал 43 года». Вряд ли капитан Шварев тогда хотел продемонстрировать, что сталинские особисты разными бывали. Он просто хотел помочь парню, который мог нарваться на совсем другого особиста – дурака или подлеца. О службе у американцев, действительно, надо было помалкивать…