История бойца ЧВК «Вагнер». Бывших не бывает

В преддверии годовщины знаменитого «Марша справедливости» на Москву наш корреспондент поговорил с одним из бывших бойцов ЧВК «Вагнер» по имени Руслан, который до сих пор проходит лечение в Госпитале ветеранов войн в Петербурге. В составе ЧВК он воевал под Артемовском в районе Опытного в конце 2022-го — начале 2023-го.

Сначала Руслан получил в ходе штурмов серию легких ранений, после которых вернулся в строй. Но потом тяжелое ранение едва не отправило его на тот свет, и он уже больше года проходит лечение в различных российских клиниках.

Год назад, 23 июня 2023-го, в России начался мятеж ЧВК «Вагнер» во главе с Евгением Пригожиным. По мнению экспертов, это событие стало крупнейшим внутриполитическим потрясением для РФ за все время правления Владимира Путина. Оно фактически поставило страну, которая ведет тяжелейшую войну, на грань смуты и краха, как в 1917-м. Однако, по итогу, мятеж закончился провалом, что укрепило и власть самого президента, и позиции России в войне на Украине. Как считают многие, провал «вагнеровского» мятежа стал той точкой, которая переломила негативный для РФ тренд.

Шатания и разброд в российских элитах, начавшиеся до того на фоне неудач первого периода войны, мгновенно прекратились — судьбу Пригожина никому повторять не хотелось. Позже «контрнаступ» ВСУ был отбит, а российская армия перехватила инициативу на фронте и владеет ей до сих пор. А Владимир Путин переизбрался на очередной срок, и сейчас его позиции во всех отношениях выглядят многократно сильнее, чем год назад.

— Руслан, расскажите о своей жизни до того, как вы приняли участие в СВО.

— Я родился и вырос на юге России. Семья у меня была многодетная, нас было три сестры и два брата. К сожалению, мой брат трагически погиб в 2020-м. Я учился в школе-интернате, и к нам в школу часто приходили ветераны Великой Отечественной. Они много рассказывали про то, какие ужасы пришлось пережить всем нашим людям в ходе той войны, и какую опасность представляет собой фашизм. Помимо этого, я много читал на эту тему, и еще тогда твердо запомнил эти вещи.

Детство и юность у меня были самые обычные, я много занимался футболом и другими видами спорта. Старался получше учиться, и из средней школы перешел в вечернюю, где и получил среднее образование. После школы я работал по самым разным специальностям — был и кровельщиком, и электриком, зарабатывал тогда очень неплохо. Ведь город, где я родился, — известное курортное место, и там всегда находились люди, которые хотели построить или реконструировать дом. 

— Как вы попали в ряды ЧВК «Вагнер»?

— Честно говоря, я еще с 14-ти лет много читал на тему геополитики, это было мое хобби. Повлияла на меня и одна встреча, случившаяся в 2000-м, когда мне было 12 лет. Тогда у меня было два старших друга, они оба воевали — один в Первую чеченскую кампанию, другой во Вторую. Они много рассказывали о боях, в которых им приходилось участвовать, и для меня они стали примером. Я также заинтересовался историей Второй Мировой войны, искал информацию в интернете о Сталине и его роли в истории нашей страны.

Я пытался найти ответ на вопрос — как ему удалось победить фашистскую Германию, мощнейшую немецкую военную машину? Большинство историков говорит, что это удалось ценой миллионов жизней и созданием жесткой репрессивной машины внутри самого СССР. В итоге я понял, что в то время по-другому было никак, НКВД, СМЕРШ были нужны для поддержания порядка в стране. Я уверен, что жесткий государственный режим должен быть в России и сейчас, особенно на фронте. И пусть Запад сколько угодно обвиняет нас в «тирании», я считаю, что нам необходим именно такой лидер, как Владимир Путин. Слава Богу, что он у нас есть.

В результате всех моих изысканий во мне зародился очень сильный патриотизм, это стало как некий зов внутри меня. Именно он был одним из стимулов, которые привели меня в зону СВО. Я хотел воевать за Родину и за своих родных. На момент, когда я пошел в зону СВО, наши войска отступали — и в Харьковской области (Изюм, Купянск), и из Херсона. От ребят, которые воевали в тех местах, я слышал, что нам пришлось оставить там много военной техники и боеприпасов.

Я много слышал и читал о том, как воюют наши контрактники, сравнивал их достижения с «Вагнером», и мне захотелось вступить в ЧВК. К тому же у меня был друг, который воевал в составе этой структуры в Сирии, и он говорил о ней только хорошее. Мне очень понравился их лозунг «Ни шагу назад!». Я смотрел о них ролики в интернете и видел, что там воюют очень сильные, мотивированные бойцы, настоящие профессионалы.

Из той массы материала, которую я прочитал по геополитике, сделал вывод, что наша страна в ближайшем будущем столкнется с армиями НАТО на территории некой нейтральной страны. Поэтому психологически я был готов к началу СВО. Больше того, я был готов воевать и физически, много занимался спортом, качал мускулатуру — турник, брусья, отжимания, приседания, такой кросс-фит.

— Какие требования предъявлялись при отборе в ЧВК «Вагнер»?

— Всё было очень серьезно. Мы сдавали тесты на физподготовку. Я проходил испытание на «детекторе лжи». Для меня позитивную роль сыграло и то, что я давно, уже почти 11 лет, не пью алкоголь и не курю.

— После проверки вас пригласили на базу в Молькино?

— Нет, я пошел в «Вагнер» в рамках проекта «К», то есть из тюрьмы. К сожалению, из-за несчастливого стечения обстоятельств я в какой-то момент попал за решетку. И туда приехали вербовщики от ЧВК во главе с директором со всеми орденами и наградными пистолетами. Они прилетели на вертолете и когда зашли в наш комплекс, большинство охранников попрятались у себя в кабинетах. Представители ЧВК тогда сказали нам: на фронте дела обстоят не очень, нужно срочно исправлять ситуацию, и нам очень нужны штурмовики.

Руководители «Вагнера» привели такой аргумент — первые арестанты, которых удалось набрать в рамках проекта «К», очень хорошо себя зарекомендовали на фронте, им удавалось здорово «продавить» врага на передовой. По их словам, на тех участках, где работали люди из ЧВК, украинские военные просто бежали с позиций.

Но меня не нужно было дополнительно мотивировать, мысленно я был уже готов отправиться на фронт. Я воспринимал это как уникальный шанс начать новую жизнь: мне казалось, что к 35 годам я мало чего добился, и мне хотелось настоящих, правильных достижений в своей жизни. А что может быть правильнее, чем пойти защищать свою страну?      

— После прибытия в тренировочный лагерь у вас не было желания «сдать назад»? Или у кого-то из ваших сослуживцев?

— Нет, ни у меня, ни у однополчан такого желания не возникло. В конце концов, ты сам принял такое решение, тебе заранее разъяснили все пункты контракта, и какой тогда смысл «сдавать назад»?

Да, я знаю, такие случаи были, но в ЧВК «Вагнер» они были буквально единичными. Бывало, один-два человека хотели отказаться от службы в ЧВК, просто потому что физически «не вывозили» тренировок. В итоге эти люди себя перебороли и успешно отработали контракт.

Я подписал свой контракт, после чего мы полетели в Ростов военно-транспортным самолетом. Нам выдали полную экипировку, летнюю и зимнюю, она была новенькая и высшего класса, точно по размеру. Оттуда военными вертолетами Ми-6 полетели уже в Донбасс. Мы приземлились где-то в полях, в неизвестном месте, оттуда на военных «КАМАЗах» и «Уралах» поехали в лагерь подготовки. Это была давным-давно заброшенная школа, вокруг которой были тренировочные поля.

После этого нам выдали новенькие автоматы АК-47, когда их вынимали из ящиков, они были еще в масле. Выдали каски и бронежилеты. После этого нас начали тренировать, и это были очень тяжелые, мощные многочасовые тренировки с инструкторами. Благодаря им из обычного, невоенного человека получаются отборные штурмовики. Это была система «20 на 4»: когда ты 20 часов подряд тренируешься, переходишь от одного инструктора к другому, тебя обучают стойкам, кидать гранаты, разбирать и перезаряжать автомат, пистолет, ползти и т. д. Для меня это был очень тяжелый, но крайне необходимый опыт.

После этого мы перешли на второй этап тренировок и переехали на другую тренировочную базу, оборудованную под обучение штурмовым действиям. Там были и окопы, и макеты различных зданий. Инструктора нас учили штурмам зданий, приемам окопной войны, вывозили на полигон и учили стрелять из всех видов оружия. Стрелять можно было изо всего, чего хочешь и сколько хочешь, никаких ограничений по боекомплекту не было. Потому что многие мои сослуживцы до попадания на полигон вообще никогда не держали в руках автомат.

Это также была очень насыщенная подготовка, и через 9 дней я мог с закрытыми глазами за пару минут собрать и разобрать автомат Калашникова. То есть, главные навыки там развивали до автоматизма.

Тренировки в ЧВК были такой интенсивности, что в их ходе мы стирали в кровь колени и локти, никакие наколенники и налокотники не помогали, часто они просто отрывались. Но меня это только заводило, я очень хотел научиться воевать по-настоящему, я так устроен. Я всегда задавал очень много вопросов инструкторам и, как правило, получал от них исчерпывающую информацию. Причем со своими вопросами по ходу обучения я мог подойти к любому командиру ЧВК, и мне никто никогда не отказывал, все объясняли на пальцах.    

— Окапываться вас учили там же?

— Честно говоря, этому нас почти не учили, в бою штурмовикам это чаще всего не сильно требуется. Когда мы попали на фронт, то чаще всего противник под нашим натиском убегал, и мы занимали уже готовые окопы, вырытые ВСУ. Если нам нужно было закрепиться на какой-то позиции, то мы просто разворачивали огневые точки, установленные противником, в другую сторону.

Главное впечатление от нахождения «на передке» — вокруг меня были только очень мотивированные люди, молодые и старые, но отношения между нами, штурмовиками, были по-настоящему братские. Когда мы шли в бой, многие из моих товарищей улыбались: их радовало сознание того, что нам предстоит нужное и важное дело. Мы уже тогда знали, что победа будет за нами, и старались приближать ее, как могли.     

— Действительно ли в ЧВК была жесткая система наказаний за нарушения режима — употребление алкоголя, наркотиков, невыполнение приказа, отход с позиций без приказа и т.д.?

— У нас было такое понятие — «грехи». Например, за такие грехи, как мародерство или приставание к мирным жителям, человека просто «обнуляли», расстреливали. Всё это было просто неприемлемо внутри группы. Наркотики и алкоголь также были под полным запретом, за их употребление сурово наказывали.

Когда мы захватывали позиции украинских военных, мы часто находили там большие вакуумные упаковки с наркотиками и бутылки с алкоголем, чаще всего иностранным. Всё это мы сжигали или разбивали прямо на месте, чтобы ни у кого не было соблазна «разгрузиться» или «расслабиться». Никто из моих сослуживцев никогда не сожалел об уничтоженных наркотиках и алкоголе.

Моя первая командировка на передовую — в район Артемовска, мы шли на него через Опытное. Тогда это было самое сложное направление, шли тяжелейшие бои. В первый раз я попал «на ноль» в октябре 2022-го, но такого, чтобы тебя сразу после прибытия послали на штурм, в ЧВК «Вагнер» не было.

Боевой выход у нас был в 7 утра, за нами заехала «малая капля» — легковой автомобиль (грузовик на передовой — «большая капля»). Командир дал нам 20 мин на подготовку, но у нас уже все было заранее собрано — гранаты, автоматы, магазины были набиты патронами.

В первый мой выход нас отправили на вторую позицию. Впереди в штурм шли уже опытные, обстрелянные бойцы, они продавливали оборону украинцев. А мы должны были их страховать и заменять в случае боевых потерь. Сзади нас работали ПТУРщик, танк и миномет, весь их боекомплект летел у нас над головами. Помню, в тот момент я ощущал острый запах пороха, меня оглушали выстрелы — нам реально дали «понюхать пороху», ощутить войну. У меня тогда возник какой-то необъяснимый азарт, адреналин. В последний раз я чувствовал что-то подобное только на футбольном поле.

Но главное ощущение, которое меня тогда охватило, — какая-то абсолютная, полная свобода. Оно возникало само, безо всяких стимуляторов. Когда ты в полной экипировке спрыгиваешь с БТР, у тебя куча гранат и автомат в руках, ты чувствуешь, что абсолютно свободен и способен на все, у тебя как будто вырастают крылья. Ранее, до попадания на «ноль», такого чувства у меня не было никогда. Ты знаешь, что впереди — коварный враг, там нет закона, а позади тебя — Россия, Донбасс. А ты находишься на «передке», и здесь ты сам себе закон. Командир отдает приказ, и ты выполняешь его так, как хочешь.

После того, как мы несколько дней провели на передовой, нас вновь откатили в ближайший тыл. А через четыре дня я пошел в первый реально боевой выход. Нам нужно было прийти на передовую позицию в Опытном и заменить тех ребят, которые там бились уже давно. Напротив нас, с той стороны фронта, были националисты из батальона «Айдар» (запрещен в РФ), они видели нас с БПЛА, так же, как и мы их.

Как только мы начали ротацию, на нас сразу же пошел накат украинцев, они шли все полностью в черном. Страха у них не было, потому что они, как правило, перед штурмом накачивались всякими стимуляторами, мы находили потом эти вещества на их позициях.

Тогда бой получился очень жестоким, у нас появились раненые и убитые, причем враги «затрехсотили» сразу двух наших командиров-старших группы. К ним в окоп прилетела «полька» — польская мина от миномета, она выпускается бесшумно и может упасть где угодно. Это страшная штука.    

В тех жестоких боях, которые тогда шли под Опытным, долго повоевать мне не удалось. На восьмой день нахождения на «нуле» меня ранило: в руку попала пуля калибра 5,45 мм, а мое тело посекло осколками мины. Мы уже отходили с позиций, я эвакуировал своего боевого товарища, и в этот момент по нам ударили. Один из осколков прилетел мне в район крестца, до сих пор его ношу внутри себя. В тот момент руку мне полностью «отстегнуло» — когда что-то попадает тебе в конечность, контузит нерв, и эта конечность перестает нормально работать. А во вторую руку попало пару небольших осколков, она тоже начала «течь» и практически перестала работать.

Эвакуировали меня безо всяких проблем, до «ноля» (точка, куда доезжает машина эвакуации) буквально за час. Это было легкое ранение, я практически не волновался, знал, что жить буду. После этого меня отправили на лечение в госпиталь, и меня буквально за месяц «поставили на ноги». В Луганске ЧВК «Вагнер» арендовало несколько помещений в местной больнице, там в каждом отделении находились по 50-70 человек, врачи там работали прекрасные.

— Как складывалась служба в ЧВК после первого ранения и излечения от него?

— Когда я вернулся в строй, меня перевели в другой взвод, который также базировался под Опытным в районе Артемовска. Ребят, которые там служили, я знал еще по совместной подготовке в тренировочном лагере. Командир взвода сразу же спросил, могу ли я дальше воевать. Я сказал: «Конечно, могу. Только локоть после ранения не до конца разгибается».

У нас там была группа ДРГ, наши разведчики, некоторые командиры называли их «смертниками». Почему? Потому что они просто шли вперед, и ротации у них не было. Если кого-то из этой группы убивали, ему на замену просто посылали другого человека. А остальные продолжали воевать фактически на «ничейной» территории, глубоко за «передком».   

Я проявил инициативу, начал с ними тренироваться, главным там был спецназовец — бывший заключенный, он до призыва сидел на зоне. У него был срок 18 лет, кого-то он неудачно ударил в драке на «гражданке». Он на тот момент прошел очень многое — вместе с ЧВК брал Попасную, другие населенные пункты, ему оставалось 2-3 недели до окончания контракта. Он делился с нами всякими боевыми хитростями «от спецназа».

Все ребята в нашей группе были очень крутые, мотивированные, я занимался с ними около 10 дней и, как мне говорили, у меня получалось. Мы тренировались брать вражеские позиции — и в полевых условиях, и в городских. Мои усилия не пропали даром, и в итоге меня даже хотели сделать старшим группы.

— Почему вы не согласились командовать группой в составе ЧВК «Вагнер»?

— Во-первых, там были люди намного более подготовленные и мотивированные, чем я. Во-вторых, «первый номер», то есть старший группы, в бою вынужден отдавать приказы и часто отправлять людей на смерть. Я чувствовал, что в тот момент еще не был готов к этому.

— Сколько вы воевали после возвращения в строй?

— Примерно два месяца. В целом, наше добровольческое подразделение воевало очень технологично. Прежде чем брать вражескую позицию, дроноводы все тщательно осматривали с «птичек»: где, в каком окопе у врага сколько человек, где стоит прикрытие, танки и т. д., все тщательно фиксировали. Потом, перед атакой, мы проводили отдельное совещание, составляли подробный план, как будем действовать. Таким образом я участвовал в нескольких десятках штурмов.

В тот раз, когда я получил второе ранение, мы пошли в ночной штурм. Ночь была совершенно глухая, уже на расстоянии полуметра практически ничего было не разглядеть.

…Сначала прошли по минному полю, проходы по которому были заранее разведаны и разминированы. Потом обошли большой песчаный карьер. Шли атаковать конкретный ангар, в котором засели бойцы ВСУ, они били оттуда и не давали нашим силам продвигаться вперед. Мы успели мощно атаковать их, но в какой-то момент они засекли нас при помощи тепловизоров и открыли по нам прицельный огонь. В меня стреляли из СПГ — это станковый противотанковый гранатомет, очень мощная машина, гранаты у нее имеют большую взрывную силу. Я укрылся в овраге, а украинец-оператор СПГ бил в боковину оврага, чтобы меня посекло осколками.

Очередной прилет был метрах в трех от меня. Одним из осколков мины мне тогда «рубануло» ногу, я почувствовал страшную боль, потому что мне перебило кость бедра. Тем не менее, чтобы выйти из-под огня, мне пришлось ползти до ближайшей снарядной воронки. Пока я полз, сломанная кость сместилась в сторону, ее осколки больше не терлись друг о друга, и боль сразу же прошла. Я связался со своими, сказал, что «Я — 300-й», и командир группы тут же выделил трех человек для моей эвакуации.

Ко мне успел подобраться только один из назначенных командиром товарищей, и тут же последовал второй прилет из того же СПГ.

…Взрыв был очень близко от меня, меня контузило, и один из осколков попал мне в руку, буквально разворотил мышцы. Я уже не мог ползти сам, а парню, который меня нес, пришлось хуже: его подкинуло взрывом в воздух метра на два-три, потом он рухнул рядом со мной, а затем сверху на нас упала его оторванная нога. Он судорожно выдохнул буквально в паре десятков сантиметров от моего лица, его глаза остановились — и я понял, что это ушла его жизнь.

В этот момент я понял: скорее всего, я вот прямо здесь, на этом безымянном участке фронта, и погибну. В тот момент я не плакал, боли я уже не чувствовал, зато почувствовал какую-то глубокую и необъяснимую грусть. Я понимал, что весь пробит осколками мин, и мне подумалось: «Ну и что, вот это вот — конец? А я ведь, по сути, еще ничего толком не успел сделать в своей жизни. Я вовсе не хочу стать «павшим героем», я хочу жить и сделать многие важные дела на «гражданке». Но теперь это, похоже, нереально, я умираю».

Но через некоторое время ко мне подползли два моих боевых товарища, которые меня в итоге спасли. Они были не очень опытные и не знали, как правильно проводить эвакуацию тяжелораненого с поля боя. Поэтому своей эвакуацией я, будучи в сознании, руководил сам: говорил им, как наложить шину, как меня нести и в какую сторону уходить с «передка».

В итоге мы вышли с «красной зоны» под огнем все того же СПГ, который буквально выжигал все вокруг. Вокруг нас было штук 20 прилетов, и позиция, на которой мы затаились, просто исчезла.

Но нам повезло — больше раненых и убитых среди нас не оказалось. Покинув позицию, мы дошли до другой нашей группы, дальше от «ноля», там меня положили на носилки, и в итоге шесть человек эвакуировали меня с поля боя около 7-ми часов.

Вообще, эвакуировать с поля боя человека, раненого или убитого, — это чудовищно тяжело. Даже если вы несете носилки вчетвером, то после 1 км пути руки буквально «отстегиваются»: ты чувствуешь, что больше просто не можешь нести, и тебе требуется замена. Поэтому одного тяжело раненого обычно эвакуируют с поля боя 6-8 человек. Ребята наложили мне шины, перевязали и всячески поддерживали по пути.

В этот день мне также пригодился урок, полученный в тренировочном лагере ЧВК. Если по тебе стреляют, нужно минимизировать свой силуэт, полностью прижаться к земле и откинуть носки ступней в стороны, чтобы твои пятки не торчали и не стали мишенью для врага. Находясь под плотным украинским обстрелом, я сделал это чисто автоматически — и пули врага прошли навылет через мои ступни. Если бы я не вспомнил это правило, то обе ступни мне бы тогда просто оторвало.

— Как вас спасали, когда вас дотащили до своих?

— Сначала меня товарищи доставили на «ноль», где меня забрала «большая капля» и доставила к медикам ЧВК «Вагнер». У них была современная операционная, оборудованная в обычном, ничем не приметном гараже. Там меня уже профессионально перевязали, наложили шины и отправили сначала в больницу в Луганске, а оттуда — на «большую землю». С тех пор я побывал в разных больницах в России, и мое лечение длится, по сути, до сих пор.

Первые серьезные операции мне провели на юге России, в Анапе. Там был специальный госпиталь ЧВК «Вагнер», условия там были такие, как в пятизвездочном отеле. Именно там мне залечили все основные раны и вытащили осколки мин, они у меня до сих пор лежат в тумбочке на память. Затем мне поставили на перебитое бедро аппарат Елизарова, причем заранее предупредили, что есть риск заражения остеомиелитом (гниение костной ткани).

К сожалению, после операции выяснилось, что в мой организм действительно попала жесткая инфекция, началось воспаление, и в итоге хирургам пришлось вырезать около 13 сантиметров моей бедренной кости. Тем не менее, ногу они мне все же сохранили. Врачи поставили мне внутрь ноги «спэйсер» — специальный антибиотик и сказали: «Будем глушить твою инфекцию «тяжелой артиллерией»». В итоге я принимал 4 вида тяжелых антибиотиков, в какой-то момент у меня даже начали выпадать от них волосы.

Теперь врачи и я сам ждем, когда у меня сформируется костная ткань вокруг места перелома бедра, для меня это будет настоящая победа. Да, врачи сохранили мне ногу, но на данный момент я — инвалид, моя правая нога на 6 сантиметров короче левой.

Несмотря ни на первое, ни на второе ранение, я очень бы хотел вернуться в зону СВО, в любом качестве. И дело не только в том ощущении свободы, которое у меня там было, дело еще и в людях и в их отношении друг к другу. Здесь, на «гражданке», я таких людей, признаюсь, не встречал.

— Получаете ли вы сегодня какие-то выплаты от государства, как инвалид и ветеран СВО?

— Честно говоря, для меня это была большая неожиданность. Я вообще — такой сильный, верующий человек, может, это мне наказание такое за какие-то грехи. Дело в том, что государство сегодня платит мне сущие копейки. Я подал все свои документы в «Фонд защитников Отечества», чтобы получить удостоверение ветерана СВО, они его обещают выдать мне в течение полугода. Но никаких других выплат я лично не получаю, только пенсию как инвалид, у которого «была бытовая травма».

Что касается ЧВК «Вагнер», то компания выплатила мне все, что положено, до последней копейки. В контракте было прописано 500 тысяч рублей за тяжелое ранение, я их получил. За весь срок службы, который я находился в тренировочных лагерях и на передовой, со мной также полностью рассчитались.

Кроме того, пока я находился на лечении в больницах, подведомственных ЧВК, мне платили по 100 тысяч «больничных» ежемесячно. Сейчас такой поддержки у меня нет, мне везде сказали: «Вы воевали в составе частной структуры, вот пусть она теперь вас и содержит».

— Сейчас государство активно занимается трудоустройством ветеранов СВО, для них открыты очень многие двери. Какой род деятельности вы хотели бы выбрать для себя после окончания лечения?

— Даже сейчас, находясь на лечении, я в меру сил занимаюсь наставничеством. У моих сестер растут молодые мальчишки — 10, 11, 14 и 17 лет. Я периодически разговариваю с ними о том, как они смотрят на армейскую службу, они с огромным интересом и удовольствием разглядывают мои медали, полученные во время службы в зоне СВО. Я бы очень хотел, чтобы все юные россияне знали, для чего нам необходимо СВО, что там нашу родину защищают сотни тысяч прекрасных людей, настоящих патриотов.

И я считаю, что в российские школы необходимо вернуть предмет ОБЖ, «Основы безопасности жизнедеятельности». Наша молодежь должна знать, как устроен автомат Калашникова, как можно быстро вырыть окоп, оказать первую помощь раненому товарищу и т.д. Я считаю, что это необходимые жизненные навыки. Я лично готов передавать эти навыки на бытовом уровне — детям родных, друзей, но преподавать в школе я, честно говоря, не готов. Мне вообще очень интересно с детьми, у меня у самого их пока что нет.

Но я очень хочу ребенка, сына, чтобы передать ему все свои знания и умения. Мне до сих пор очень больно за тех, кто находится там, на «передке», и об их подвиге нужно обязательно рассказывать.   

— Что вы думаете об окончании конфликта на Украине? Как вы видите ближайшее будущее?

— Во-первых, я уверен, что победа в этом конфликте будет за нами, за Россией. Судя по новостям и по тому, что мне рассказывают мои армейские знакомые, армия РФ сейчас растет и усиливается практически с каждым днем. Президент и руководство Минобороны РФ делают очень своевременные, правильные шаги, оперативно усиливают именно те направления, которые необходимо.

Надеюсь, ни в этом конфликте, ни в ближайшие годы нам не придется столкнуться напрямую с НАТО, это очень опасный вариант.

Для меня нынешний конфликт на Украине — это как шахматы. Ты просчитываешь все варианты на 2-3 шага вперед, но противник делает свой ход, и все нужно просчитывать заново. Надеюсь, что в течение 7-8-ми месяцев нашей армии удастся полностью освободить Херсонскую и Запорожскую области, возможно — Донецкую область. Но «продавливать» противника дальше, до Днепра, будет очень сложно, это грозит нам огромными потерями и долгой окопной войной.   

Наша задача-минимум — это выход на границы тех регионов, которые уже вошли в состав России. Если двигаться дальше, то я даже не могу представить, сколько это потребует времени и жертв от нашей армии. Думаю, после этого последует заключение каких-то политических договоренностей с Западом и его подопечной Украиной. Уверен, что вскоре наша армия начнет широкомасштабное наступление, которое принесет нам новые территориальные завоевания.   

— Руслан, по вашим впечатлениям, как сейчас относятся к вам, ветеранам ЧВК «Вагнер», люди «на гражданке»?

— Меня везде, во всех медучреждениях, трогает теплое отношение к нам как со стороны медперсонала, так и гражданских. Они приходят в больницы нас поддержать. Очень доброе отношение и со стороны священнослужителей и верующих, которых тоже приходит немало. Люди от души благодарят нас, обнимают, постоянно приносят какие-то продукты, небольшие подарки. Я лично вижу, что обычные россияне действительно благодарны нам, тем людям, кто защищает интересы страны на фронтах СВО. Причем особенно теплое отношение к раненым военным РФ — на освобожденных территориях, там люди действительно сильно настрадались от украинцев. И в целом к ЧВК «Вагнер», в составе которого я воевал, у россиян тоже до сих пор сохраняется теплое, душевное отношение. 

Читайте нас ВКонтакте и в Одноклассниках